Известен ряд имен из числа депортированных в эпоху пакта, отправленных затем в немецкие концлагеря, но в то же время известны и имена тех, кто, будучи коммунистом, после депортации из СССР вообще никак не был наказан и быстро реинтегрировался в немецкое общество. Соответственно, тут открывается широкий простор для спекуляций.

Нет никаких свидетельств “ценности” высланных немецких и австрийских коммунистов для Гестапо (за единственным исключением некогда крупного функционера КПГ Рурской области, а затем рабочего завода в Н.Новгороде Арнольда Кляйна, осужденного в СССР за шпионаж в пользу Германии), поэтому аргумент о “свадебном подарке”, который Сталин якобы преподнес Гитлеру, по мнению автора, не выдерживает критики. Гестапо эти люди были неинтересны и никакой роли в разгроме коммунистического подполья в самом Рейхе они не сыграли.

Нет никаких свидетельств о существовании договоренностей по обмену заключенными между СССР и Германией, как нет свидетельств взаимодействия в этом вопросе Гестапо и НКВД. Депортации 37-38 гг., как и депортации 39-41 гг. суть довольно мелкие (по масштабам) мероприятия, вполне укладывающиеся как в контекст международного права, так и в рамки репрессивной политики (депортации “нежелательных иностранцев”), практикуемой СССР с 20-х годов.

Наконец, нет никаких доказательств того, что экстрадиции 39-41 гг. были мотивированы как дружественный шаг СССР по отношению к партнеру по пакту, хотя германские дипломаты в рамках своего неустанного давления именно аргумент о новых отношениях между странами использовали чаще всего.

А вот, в тему демократизма и партийности довольно давно в vk паблике “Плановая экономика” репостили статью про т.н. “железный закон олигархии”, выдвинутый еще в начале 20 века социалистом Михельсом, который потом с горя примкнул к итальянским фашистам. Потому что те не играли в фальшивых демократиков, а честно, по-ницшеански, воспевали эффективную диктатуру благородных людей над толпою тупой черни.

Статья, - как и сам этот “железный закон”, - повествует об автоматической  неизбежности превращения любого политического руководства, - даже самого демократического, - в узкую и крайне устойчивую группу т.н. “политической олигархии” со всеми отсюда вытекающими последствиями. В заметке автор прослеживает путь от первоначальных английских аристократических партий, где “власть народа” не волновала вообще никого, до общенародных и пролетарских массовых партий социалистов, где устойчивость и неизменность высшего руководства обеспечивалась бесконечным количеством бюрократических этапов и правил, уловками с подбором голосующих делегатов, целенаправленной политикой воспитания лояльных кадров, маневрами с проведением съездов и т.п. приемами, которых не чурался ни Маркс, ни Ленин, ни Сталин, ни даже прóклятые богом американские демократы.

Можно конечно, как это любят, надув щеки важно вещать, будто Михельс так и не понял науки логики, не понял марксова учения о государстве и классах, не знал Ильича и вообще все на свете напутал, если бы проблема бюрократизации и обособления аппарата революционных партий от трудящихся масс постоянно не вылезала то тут, то там, волнуя умы многих марксистов, обеспокоенных борьбою с этой неистребимой и захватывающей все политическое поле заразой. Которая часто напрямую даже и именовалась “красной буржуазией”, что как бы демонстрирует восприятие глупыми низами той роли, которую бюрократия играла в социалистических государствах.

В революционную эпоху 1917-21 гг. такими пылкими антибюрократами были западноевропейские рэтекоммунисты (т.н. коммунисты рабочих советов) и их русский аналог в виде рыхлой и неоформленной “рабочей оппозиции”, фактически выступавшие против концепции “пролетарской партии ленинского типа”, высокие члены которой достаточно быстро превратились (в СССР) в узкое и часто даже привилегированное правящее меньшинство (собственно, Ленин в “Детской болезни левизны…” прямо признаёт факт трансформации верхушки партии в “самую настоящую олигархию”). Но тогда мудрый Ильич поставил на место “анархиствующих бар” и “мелкобуржуазных радикалов” железной логикой необходимости государственного строительства. С обещаниями прекрасного будущего демократизма, где не будет бюрократии потому что каждый станет бюрократом. 

Этого естественно не случилось, однако популистская тема “борьбы с бюрократизмом” превратилась в классическую дежурную статью т.н. самокритики РКПб/ВКПб/КПСС на долгие-долгие годы. Вплоть до крушения СССР (одной из тем Перестройки тоже была борьба с бюрократизмом и привилегиями советских элит).

Во второй половине 20 века самым известным марксистским антибюрократом стал Мао, поднявший своих юных и горячих сторонников на погром китайской же компартии, якобы выродившейся в сборище черных реакционеров, капутистов (сторонников капиталистического пути) и твердолобых бюрократов. Все это очень нравилось западным новым левым, “питающимся” исключительно официальным китайским агитпропом (даже ближайший союзник Мао албанец Энвер Ходжа не имел достоверной инфы о ходе “культурной революции”), однако, как только стало понятно, что Великий Кормчий, принципиально не меняя систему бюрократического управления, с помощью возбужденной нехитрыми лозунгами молодежи просто расправился со всеми своими политическими конкурентами, восстановив партию и загнав затем “бунтарей” и “красногвардейцев” с помощью армии обратно в стойло, очарование новым китайским способом борьбы с бюрократизмом сменилось у зарубежных интеллигентов жестоким разочарованием. 

Небезынтересен пример социалистической Югославии, чья идеология “самоуправляемого социализма” изначально строилась как антитеза бюрократическо-этатистской модели СССР. В целом юги даже претендовали на авторство “третьего типа идеологического мышления” (ах, этот третий тип), противоположного как “буржуазно-капиталистической частнособственнической мелкобуржуазной идеологии”, так и “административно-централистской государственно-собственнической идеологии” стран “реального социализма”. Опираясь прямо на марксовский “Манифест” и энгельсовский “Анти-Дюринг”, юги грозились показать всем настоящий социализм и приступить к ликвидации государства прямо сейчас, не дожидаясь светлого будущего победы коммунизма во всемирном масштабе.

Причем юги грамотно обозначили две наиболее тревожные “антиобщественные и антигуманные” тенденции, которые хорошо были видны на примере СССР: обособление от народа партийно-государственной бюрократии и обособление технической бюрократии. И если для ликвидации влияния технобюрократизма предусматривался переход предприятий в руки самих рабочих, то ради борьбы с партийно-государственной номенклатурой шли призывы…просто упразднить политику и политические отношения. 

Якобы, по Марксу-Энгельсу отмирание государства, права и политики является единым процессом и заключается в отмирании политических функций государства и партии, т.е. ликвидации партократии (системы партийного господства в государстве) с полным обобществлением политики. Иными словами, теоретически должен был быть взят курс на “политическую депрофессионализацию” (она же - всеобъемлющая политизация), ибо профессионализация политической работы неизбежно порождает “бюрократическую дегенерацию” и “дереволюционизирование политических структур”. Короче, в югославском идеале уничтожение “политического общества” должно было стать залогом успешного развития “самоуправляемого социализма”.

Апофеозом антибюрократической риторики стал легендарный VI съезд Компартии Югославии в ноябре 1952, на котором не только был провозглашен курс на “отмирание государства” и переход к “рабочему самоуправлению”, не только критиковалась антидемократическая и империалистическая политика СССР, но и была осуществлена партийная реформа: вместо монополизировавшей власть суперцентралистской ленинской партии нового типа, Союз Коммунистов Югославии (так теперь именовалась КПЮ, взяв пример с Союза Коммунистов Маркса) должен был стать децентрализованной и лишенной политической власти структурой, занимающейся исключительно идейным воспитанием населения.

Естественно, столь радикальные решения не могли преодолеть ранее заданную инерцию партийно-государственного функционирования. Поскольку воспитанные за долгие годы ленинского централизма низшие партийные бюрократы не торопились должным образом исполнять задачи VI съезда (а иногда просто не понимали, как их исполнять), погрузившись в апатию, переходившую кое-где просто в административный хаос. Более того, реформам по децентрализации партии и деполитизации общества оказывала сопротивление существенная часть самих высших партийных функционеров, опасавшихся полной утраты влияния коммунистов в югославском обществе.

Смерть Сталина в марте 1953 привела к укреплению этой фракции функционеров, поскольку исчезла внешняя причина, толкавшая югов к осуществлению столь смелых реформ, направленных на формирование альтернативы “сталинщине”. 

А немногим после этого один из самых ярких сторонников децентрализации и деполитизации, лучший друг и товарищ Тито Милован Джилас (метивший в его преемники) развил настолько бурную пропагандистскую деятельность в газете “Борба”, - где он критиковал однопартийное государство и произвол коррумпированных бюрократов, препятствующих всяким реформам, - что даже сам Тито (который Джиласа и сподвиг к смелой критике) понял, что продолжение несет явную угрозу политическому влиянию самого СКЮ.

Джилас был раскритикован и изгнан со всех постов, однако курс на “отмирание государства” не был пересмотрен - просто, по мнению партийно-государственной бюрократии (которую Джилас не постеснялся назвать “новым классом эксплуататоров”), темп этого процесса должен был быть замедлен. 

Замедлен настолько, что фактически никакой дебюрократизации так и не состоялось, хотя об этом много говорилось.

Иное дело - децентрализация, начавшаяся в 1951 году с ликвидации целого ряда министерств, чьи предприятия были переданы в управление местным советам. Однако эта же децентрализация породила и рост бюрократического аппарата на местах, и укрепление технократической бюрократии, твердо взявшей в свои руки власть в рабочих советах.

Не удивительно, что призывы к борьбе с “красной буржуазией”, в которую окончательно превратились партийно-хозяйственные элиты, стал основным рефреном молодежных массовых протестов в Югославии 1968, на которые Тито отозвался в общем-то без особого негатива. Но и после 68-ого рост аппарата не думал замедляться, в результате чего за 10 лет (71-81) количество профессиональных работников общественно-политических, промышленных и государственных органов удвоилось.

Соответственно, согласно югославским же воззрениям 50-х, которые провозглашали несовместимость общественного самоуправления и т.н. “социалистической государственности” с её бюрократической профессионализацией и множеством иерархических ступеней, к 80-м годам Югославия стояла от поставленной в 52-ом цели еще дальше, чем в начале пути.

Закончились все эти эксперименты, как это ни странно, так же, как и в СССР. В 1988 году молодой и амбициозный партайгеноссе Слободан Милошевич, стремясь к концентрации власти в расползающейся стране в своих руках, выбросил призыв к т.н. “Антибюрократической революции”. В ходе которой под популистскими лозунгами борьбы с коррумпированными и разложившимися местными чиновниками Косово и Воеводина были лишены статуса автономий. Что положило начало уже конкретному развалу Югославии с мятежами региональных партийно-хозяйственных элит против Белграда.

В общем, югославская борьба с бюрократизмом и политико-хозяйственным профессионализмом ради отмирания государства завершилась уверенной победой бюрократии, которая, под лозунгами борьбы с “плохой” бюрократией действительно разломала государство. Но только ради того, чтобы на его руинах возвести сразу несколько новых государств.

Подобное же фиаско постигло, кстати, и несчастного Муаммара Каддафи, который, воодушевленный правда не марксизмом, а русским анархизмом (как говорят) и вольным бытом сахарских кочевников, задумал навязать изумленным ливийцам безгосударственное “государство народных масс” (джамахирию). С учетом довольно низкой политической, производительной и социальной культуры населения, совершенно не отвечавшей высоким намерениям Каддафи, “джамахирия” и все её органы народной власти стремительно разложились и забюрократизировались, превратившись в фасад, прикрывающий типичный для Третьего мира авторитарно-бюрократический деспотизм самого Каддафи.

Белорусы из КрасноBY сделали рецензию на книжку Бранденбергера про советский “национал-большевизм”. Я эту книжку читал и, в отличие, например, от книги “Враг есть везде”, в которой тот же автор прекрасно освещает историю развития социалистического движения в Азербайджане (корректируя  параллельно советские мифы о бакинских комиссарах или об организации большевиками во главе со Сталиным знаменитой стачки на нефтепромыслах 1904 года), эта мне не очень понравилась своей “вязкостью” и размытостью мысли.

Куда лучше (и конкретнее) по данной тематике написал некто Кожевников А.Ю., авторству которого принадлежит книга “Русский патриотизм и советский социализм”, очень давно выложенная на Рабкрине Александром Коммари, дай бог ему здоровья.

В отличие от американского негодяя, который так и норовит задеть чувства верующих коммунистов, наш отечественный специалист к советскому социализму относится с явной симпатией и на конкретных примерах (от Герцена до эпопеи с “челюскинцами” 1934 года, давшей старт для формирования советского патриотизма в том виде, какой мы его знаем, и на основе которого выстроена львиная доля российского патриотизма  - с защитниками земли русской Александром Невским и Суворовым, с Пушкиным “нашим всё”, с мессианством русских и т.д.) показывает развитие идеала государственного патриотизма внутри русского социалистического движения.  И, - что тоже важно, - не забывает и про противоположные тенденции внутри партийно-государственной бюрократии, часть которой, находясь под влиянием раннего и ставшего вредным для государственных интересов вульгарного пролетарского интернационализма, пыталась сопротивляться вполне логичному курсу на укрепление обороноспособности страны через постепенную реабилитацию патриотических элементов дореволюционной гос.пропаганды.

Книжка действительно хорошая и информативная, достаточно корректно написанная и, - еще раз повторюсь, - вполне демонстрирующая саму по себе логику формирования “советского патриотизма” в связи с интересами обороны государства и подготовки не очень лояльного коммунистическому идеалу населения (а эту слабую лояльность коммунисты воочию наблюдали во время “военных тревог” 1923, 1924 и 1927 гг.) к необходимости защиты коммунистического руководства от внешнего нападения.

Между тем, не один только СССР в условиях нарастания военной опасности и нелояльности населения коммунистическим доктринам корректировал свою идейно-пропагандистскую линию в сторону усиления национализма и нивелирования концепта о “пролетарском интернационализме”.

Венгерский пример тоже довольно характерен. Про стихийное обращение первой Венгерской Советской Республики к оборонительному национализму я уже писал, а вот как обстояло дело в конце Второй Мировой, когда венгерские коммунисты вернулись в страну на штыках Красной Армии.

Впервые задача развертывания “пропаганды на национальной основе” была поставлена венгерскими коммунистами в 1944 году, во время наступления 4 Украинского фронта, политотдел которого забрасывал через линию боевого соприкосновения миллионы листовок с призывом сложить оружие. 

Имея непосредственный контакт с венгерскими военнопленными, работавшие в качестве советников при политотделе фронта немногочисленные венгерские коммунисты воочию убедились в колоссальном влиянии антибольшевистских и антирусских взглядов в народной среде. В связи с этим печальным фактом Эрнё Герё (руководитель базировавшегося в Москве заграничного бюро ЦК Компартии Венгрии), руководивший пропагандистской работой на венгерском фронте, вынужден был признать правоту Золтана Санто, - одного из ведущих пропагандистов и редактора московского “Радио Кошут”, - в том, что для завоевания умов венгерского населения нужно использовать не чуждые ему “классовые” лозунги, а национализм. Интересно, что ранее сам же Герё рассматривал позицию Санто как “антисоветскую” и критиковал “национальный образ” пропаганды, но столкновение с реальными венгерскими солдатами и интересы наступающей Красной Армии (требовавшей сломить идейный дух сопротивления) развеяли “коммунистическую ортодоксию” с её классовым анализом и беспредметными призывами к мировому социализму.

Сменивший в июле 1944 года Герё на фронте Михай Фаркаш (в будущем - один из столпов коммунистического режима, своеобразный “венгерский Берия”), взявшись за дело, был еще более откровенен: “Мы должны вести нашу пропаганду в красно-бело-зеленых тонах…Мы должны объяснить венгерской армии, что борьба за свободу нации потерпит неудачу, если мы не создадим боевого единства между армией и нацией против немецкого угнетения”.

В том же националистическом и антинемецком духе в сентябре 1944 была изготовлена и первая программа реформ Компартии Венгрии. С нею связан любопытный казус: Георгий Димитров без объяснения причин потребовал от венгров вычеркнуть из программы все нападки на Миклоша Хорти. Вероятно, сделано это было потому, что в тот же самый момент Молотов вел переговоры с эмиссарами Хорти о возможном прекращении огня (этот факт скрывался от венгерской партийной верхушки) и зазря злить регента СССР не хотел.

Опять же, в рамках “национального дискурса” в середине октября 1944 Компартия Венгрии (KMP) сменила название на более “национальное”, став Венгерской Компартией (MKP; в контексте - партия венгров, а не партия территории под названием Венгрия), и заявила, - устами Фаркаша и Имре Надя на митинге в освобожденном Сегеде в ноябре 1944, - что партия не стремится к монополии на власть, т.к. в одиночку она не сможет добиться реализации “национальных задач”. Цель венгерских коммунистов - достижение национального единства, ибо чем шире будет такое единение - тем быстрее страна встанет на ноги.

Таким образом, даже имея за спиной поддержку Красной Армии, венгерские коммунисты в условиях войны и массового недоверия населения, ни слова не говорили ни о социализме, ни о диктатуре пролетариата, ни, тем более, о двух классах. Лозунги национального мультиклассового единства в борьбе с “немецким варварством”, отсылки к великой истории венгерской нации и очень умеренные социальные требования (свобода собраний, переход к демократической системе, земельная реформа без экспроприаций крупных землевладельцев, роспуск силовых структур, связанных с “национальными предателями”) отражали не только прагматичный и трезвый подход венгерских коммунистов к собственному населению (которое вообще не горело желанием идти к

социализму), но и выражали позицию самого СССР (от которого Венгерская Компартия зависила полностью), который, по условиям знаменитой кулуарной “процентной сделки” между Сталиным и Черчиллем, поначалу фактический отказался от большевизации Венгрии. Из-за этого в новом Временном правительстве, учрежденном под эгидой Красной Армии, было только 2 коммуниста и те занимали очень скромные посты министра сельского хозяйства (Имре Надь) и министра торговли (Йожеф Габор).

Впоследствии, из-за начала Холодной войны концепция чуть изменилась, но то было впоследствии. А на этапе 44-46 гг. позиция Венгерской Компартии зиждилась на требованиях демократии, национального единства и борьбы с “пронемецкими предателями”. 

👆Кстати говоря, главным препятствием для деятельности венгерских коммунистов на освобожденных территориях в 44-46 гг. были отнюдь не фашисты, и не буржуазия, а Седьмое управление Главпура РККА. 

Традиционно, венгры не любили русских: это было связано как с вековой боязнью “славянской экспансии” и религиозным противостоянием католиков и православных, так и с исторической памятью о подавлении русским царизмом Венгерской революции 1848-49 гг. Разумеется, неприязнь к русским переходила и в неприязнь к венгерским коммунистам как "марионеткам Москвы" (что было близко к реальности). С этими устоявшимся взглядами населения Венгерская Компартия и должна была бороться с помощью националистической демагогии, выставляя себя защитницей венгерской нации в целом.

Но на этом пути перманентно возникали конфликты с Седьмым управлением (фактически - оккупационной администрацией), которое мало считалось с интересами венгерских коммунистов и руководствовалось собственными инструкциями. Запрет красно-бело-зеленого национального флага как “символа фашизма”, запрет коммунистических газет, якобы содержащих “политические ошибки националистического толка”, насильственная трудовая мобилизация населения с насильственным же навязыванием уважения к победоносной РККА, произвольные расстрелы и аресты людей (даже самих венгерских коммунистов, о чем Ракоши в марте 1945 жаловался Димитрову), депортации людей с немецкими фамилиями (в том числе и коммунистов), грабежи и спекуляция со стороны рядовых красноармейцев, реквизиции со стороны командования: все это рушило на корню усилия по пропаганде “национального единства” и еще больше настраивало население против “русского коммунизма” и его местных агентов.

Венгры в отчаянии забрасывали Димитрова письмами с жалобами на произвол и тупость оккупационной администрации. Коммунист Золтан Ваш, сопровождавший Красную Армию в качестве политработника Седьмого управления, просто впал в панику, наблюдая за тем, в какую катастрофу для самих венгров превращается освобождение Венгрии, и сигнализировал Ракоши, что только вмешательство Сталина способно остановить массовый беспредел, из-за которого и так не очень хороший имидж Венгерской Компартии падает на самое дно. Ракоши, в свою очередь, доносил Димитрову что “все эксцессы Красной Армии падают тяжелым грузом на имя партии…Наше влияние в обществе снижается до такой степени, что мы готовы обратиться к товарищу Сталину с просьбой о решении этой проблемы”. В июне 1945 Ракоши лично повторил свои жалобы на встрече с Димитровым в Москве. А в 23 августа 1945 на заседании венгерского ЦК был официально поставлен вопрос об ущербе, который наносит имиджу партии поведение советских солдат.

Массовые жалобы со стороны венгерских коммунистов в Москву, сопровождавшиеся предупреждениями о возможном электоральном провале коммунистов, к концу лета 1945 наконец дали хоть какие-то результаты: командование РККА не только занялось укреплением дисциплины, но и приступило к “позитивной деятельности”: красноармейцев мобилизовывали на важные общественные работы, организовывались концерты, раздавались “пропагандистские пайки” для голодающих, был проведен даже большой советско-венгерский спортивный фестиваль при поддержке местных политических партий.

В дополнении к этой деятельности венгерские коммунисты в рамках небольших собраний и встреч с населением сами поднимали вопрос о бесчинствах красноармейцев (полностью игнорировать этот вопрос, как это делало советское командование, стало невозможным без опасности прослыть “нечестными людьми”, что в преддверии выборов было бы вредно), стремясь сместить акцент на “злодеяния отдельных хулиганов”, на преувеличении масштаба преступлений красноармейцев немцами и фашистами и на неизбежность подобных эксцессов во время войны (делалось сравнение с пребыванием американцев в Париже, где так же фиксировались грабежи и изнасилования). Наконец, на юге Венгрии местные коммунисты вовсе додумались запугивать людей тем, что в случае победы на выборах “реакционных партий” Красная Армия останется в стране как оккупант и население продолжит страдать.

Голосуйте за коммунистов, если хотите чтобы советские войска ушли - таков был незамысловатый посыл.

Так или иначе, несмотря на то, что отдельные бесчинства советских солдат продолжались вплоть до весны 1946 года (причем действительно - каждый такой инцидент раздувался многочисленными противниками русских), венгерским коммунистам при содействии командования РККА кое-как удалось немного снизить неприязнь населения, одним из результатов чего стало в общем-то неплохое выступление Венгерской Компартии на парламентских выборах в ноябре 1945, где ВКП завоевала почетное третье место, забрав почти 17% голосов избирателей. 

Что позволило венграм, - при гласной и негласной поддержке СССР, - окопавшись в министерстве внутренних дел начать череду политических маневров и кампаний по постепенному захвату политической власти и дискредитации противников (та самая иезуитская “тактика салями” Ракоши), увенчав все это дело тотальной победой (95.6% голосов) на выборах 1949 года находившегося под контролем коммунистов Национального фронта независимости.