На днях существующий в Финляндии Александр Коммари сокрушался по поводу проблемы иммиграции, которую левые предпочитают не замечать, но которая выступает катализатором закономерного подъёма ультраправых настроений на Западе.
На самом деле Александр не первый из левых, кто увидел неразрешимую дилемму между благородными лозунгами о “пролетарском интернационализме” и реальной практикой массовой трудовой миграции, создающей напряжение между местными и приезжими.
В наиболее передовой стране мира, - т.е. в США, - первой столкнувшейся с феноменом массовой трудовой миграции азиатов (китайцев, японцев, филиппинцев, индусов и корейцев) еще в конце 19 века, местные социалисты, поставленные в тупик полнейшим равнодушием приезжих к профсоюзной деятельности (что исключало реализацию марксистского постулата об интернационализации рабочего движения, противостоящего интернациональному капиталу), их стремлением к принципиальному обособлению и отказу от интеграции, в 1907 году приняли на съезде резолюцию против “искусственно стимулируемой иммиграции” рабочих из отсталых стран, которые не способны к ассимиляции.
Однако Штутгартский конгресс Второго Интернационала в августе того же года, выслушав взбудораженных гринго, принял резолюцию с абсолютно противоположным смыслом: против любых ограничений иммиграции по национальному или расовому принципу. Европейские социалисты, тогда еще мало знакомые с проблемами массовой неевропейской иммиграции, рассудили этот вопрос опираясь на “чистую” теорию Карла Маркса о единстве всех на свете пролетариев.
Американцев европейское осуждение их позиций по поводу “неорганизуемых иммигрантов” нисколько не смутило, потому что в реальной жизни лозунги о единении американских и китайских трудящихся все равно не работали. Поэтому абсолютное партийное большинство Социалистической Партии США продолжало поддерживать анти-иммигрантский дискурс в той или иной форме, воспринимая азиатских мигрантов и как культурную (из-за обособления, реакционного консерватизма и закрытости), и как экономическую (из-за отказа от организации и борьбы за увеличение оплаты труда) угрозу развития самого социалистического движения. Эта позиция в 1910 была закреплена на съезде Социалистической Партии в Чикаго.
При этом американцы продолжали активно вовлекать в свою деятельность европейских иммигрантов, - ирландцев, итальянцев, шведов, финнов, немцев, русских, - которые вполне охотно присоединялись и к профсоюзам, и к самой партии, что неизбежно порождало в “правом” крыле социалистов квази-расистские взгляды в отношении бестолковых азиатов.
Хотя официальная позиция партии выглядела логично и даже по-марксистски: дескать, прекрасно осознавая отсталость азиатов и их явное нежелание к интеграции, капиталисты поощряют их массовую иммиграцию не только ради получения дешевой рабочей силы, но и для разрушения передового рабочего движения, снижая общий уровень жизни всех американских пролетариев и внося расовый антагонизм, препятствующий единству рабочих и развитию социалистической сознательности. Якобы, запрет азиатской миграции сводит к минимуму число возможных штрейкбрейхеров и смягчает межрасовое напряжение, которое сбивает с толку трудящихся, отвлекает их от борьбы за социальное освобождение.
Такой вот позиции американские социалисты держались вплоть до ПМВ, когда партия сначала подверглась репрессиям из-за своей антивоенной позиции, а затем (в 1919-20 гг.) развалилась на ряд фракций по вопросу об отношении к Октябрьской революции и гражданской войне в России и Финляндии (финская секция была богатейшей и крупнейшей в СП США). Авангардом американского социализма после этого стала Компартия США (по своему влиянию и численности не сумевшая никогда достичь уровня довоенных социалистов), которая, подчиняясь строгим директивам Коминтерна, отказывалась видеть в иммиграции какую-то специфическую проблему, встав на позиции “чистого и твердого” пролетарского интернационализма.
продолжение
На самом деле Александр не первый из левых, кто увидел неразрешимую дилемму между благородными лозунгами о “пролетарском интернационализме” и реальной практикой массовой трудовой миграции, создающей напряжение между местными и приезжими.
В наиболее передовой стране мира, - т.е. в США, - первой столкнувшейся с феноменом массовой трудовой миграции азиатов (китайцев, японцев, филиппинцев, индусов и корейцев) еще в конце 19 века, местные социалисты, поставленные в тупик полнейшим равнодушием приезжих к профсоюзной деятельности (что исключало реализацию марксистского постулата об интернационализации рабочего движения, противостоящего интернациональному капиталу), их стремлением к принципиальному обособлению и отказу от интеграции, в 1907 году приняли на съезде резолюцию против “искусственно стимулируемой иммиграции” рабочих из отсталых стран, которые не способны к ассимиляции.
Однако Штутгартский конгресс Второго Интернационала в августе того же года, выслушав взбудораженных гринго, принял резолюцию с абсолютно противоположным смыслом: против любых ограничений иммиграции по национальному или расовому принципу. Европейские социалисты, тогда еще мало знакомые с проблемами массовой неевропейской иммиграции, рассудили этот вопрос опираясь на “чистую” теорию Карла Маркса о единстве всех на свете пролетариев.
Американцев европейское осуждение их позиций по поводу “неорганизуемых иммигрантов” нисколько не смутило, потому что в реальной жизни лозунги о единении американских и китайских трудящихся все равно не работали. Поэтому абсолютное партийное большинство Социалистической Партии США продолжало поддерживать анти-иммигрантский дискурс в той или иной форме, воспринимая азиатских мигрантов и как культурную (из-за обособления, реакционного консерватизма и закрытости), и как экономическую (из-за отказа от организации и борьбы за увеличение оплаты труда) угрозу развития самого социалистического движения. Эта позиция в 1910 была закреплена на съезде Социалистической Партии в Чикаго.
При этом американцы продолжали активно вовлекать в свою деятельность европейских иммигрантов, - ирландцев, итальянцев, шведов, финнов, немцев, русских, - которые вполне охотно присоединялись и к профсоюзам, и к самой партии, что неизбежно порождало в “правом” крыле социалистов квази-расистские взгляды в отношении бестолковых азиатов.
Хотя официальная позиция партии выглядела логично и даже по-марксистски: дескать, прекрасно осознавая отсталость азиатов и их явное нежелание к интеграции, капиталисты поощряют их массовую иммиграцию не только ради получения дешевой рабочей силы, но и для разрушения передового рабочего движения, снижая общий уровень жизни всех американских пролетариев и внося расовый антагонизм, препятствующий единству рабочих и развитию социалистической сознательности. Якобы, запрет азиатской миграции сводит к минимуму число возможных штрейкбрейхеров и смягчает межрасовое напряжение, которое сбивает с толку трудящихся, отвлекает их от борьбы за социальное освобождение.
Такой вот позиции американские социалисты держались вплоть до ПМВ, когда партия сначала подверглась репрессиям из-за своей антивоенной позиции, а затем (в 1919-20 гг.) развалилась на ряд фракций по вопросу об отношении к Октябрьской революции и гражданской войне в России и Финляндии (финская секция была богатейшей и крупнейшей в СП США). Авангардом американского социализма после этого стала Компартия США (по своему влиянию и численности не сумевшая никогда достичь уровня довоенных социалистов), которая, подчиняясь строгим директивам Коминтерна, отказывалась видеть в иммиграции какую-то специфическую проблему, встав на позиции “чистого и твердого” пролетарского интернационализма.
продолжение
Telegram
Коммунистический Кот Александра Коммари
Разоружаясь перед Партией.
И вновь я чувствую себя жалким отщепенцем, прямо-таки троцкистом-бухаринцем, который не разоружился перед Партией.
Это я поглядел-послушал ролики популярных левых видеоблогеров, и почитал, что пишут левые ресурсы про правые марши…
И вновь я чувствую себя жалким отщепенцем, прямо-таки троцкистом-бухаринцем, который не разоружился перед Партией.
Это я поглядел-послушал ролики популярных левых видеоблогеров, и почитал, что пишут левые ресурсы про правые марши…
👍11👎4
начало
Надо сказать, что не только американские социалисты отличились своими анти-иммигрантскими настроениями. На другом конце планеты, в Австралии, в этот же самый момент, по тем же самым причинам (рост неконтролируемой массовой азиатской миграции), и в соответствии с теми же самыми аргументами (неспособность к организации, принципиальное обособление, отказ от борьбы за повышение зарплат) местные социалисты и профсоюзы отчаянно поддержали политику запрета на иммиграцию азиатов, известную впоследствии как “политика белой Австралии”. Эти взгляды австралийских социалистов были известны даже Ильичу, который ругал Лейбористскую партию последними словами.
Короче говоря, там, где темпы индустриального развития и рост уровня жизни коренных трудяг заставляли капитал прибегать к массовому завозу дешевой рабочей силы из отсталых стран, неизбежно возникало напряжение, - связанное с различиями в культурном развитии, - на которое реагирующие на “запрос снизу” социалисты отзывались призывами к ограничению миграции, находя аргументы к этому внутри марксистской же доктрины.
Восхождение в качестве “революционного мейнстрима” марксизма-ленинизма положило конец подобным взглядам, объявленным антипролетарскими, антиреволюционными и буржуазными. Новая ленинская линия строго держалась концепции классовой солидарности, борясь с любыми проявлениями межрасового недоверия и даже иногда скатываясь к откровенно абсурдному “расизму наоборот”, как это происходило в рамках “арабизации” алжирской секции Компартии Франции или кампаний за “туземную республику” в Южной Африке или “Республику черного пояса” в США (она же - Советская негритянская республика). Но это происходило лишь иногда, а в основном, конечно, коммунисты держались благородной идеи о всемирном братстве трудящихся, глядя и на иммиграцию через призму этой принципиальной позиции.
Т.е. этот вопрос всегда сводился к порокам капитализма, стремлению толстосумов к прибыли и необходимости сохранения единства трудящихся всех наций и рас во что бы то ни стало. Ну и, понятно, - к установлению социалистического правительства, которое (как подразумевалось) должно разрешить махом все проблемы. При этом, - замечу походу, - что при реальном социализме факт дефицита рабочей силы в промышленности никуда не делся, но система “трудового сотрудничества” внутри соцлагеря (организации трудовой миграции) была куда более строгой, нежели при капитализме, как было уже показано на примере ГДР.
Фактического же решения проблемы трудовой иммиграции при капитализме коммунистами предоставлено не было. Кроме лозунгов о братстве и не очень хорошо работавших призывов к профсоюзной организации гастарбайтеров (которая сама по себе должна была сделать завоз мигрантов невыгодным для капиталистов), коммунисты ничего не могли предложить, уповая, - небезосновательно на самом деле, - на стихийную ассимиляцию приезжих, которые через поколение закономерно превращались в обычных граждан, неотличимых по менталитету от коренных жителей (что мы наблюдали и на прошедшем в Лондоне анти-иммигрантском марше, где можно было видеть англичан явно индо-пакистанского происхождения).
И этот ловкий уход от конкретики вероятно работал до тех пор, пока масштаб перемещения рабочей силы не выходил за рамки возможности её относительно быстрой ассимиляции и индустриального поглощения. Но теперь мы видим, как растущие повсюду на Западе (да и не только на Западе - в Турции, Иране, Таиланде, Тунисе проблема миграции тоже на слуху) закрытые анклавы и диаспоры гастарбайтеров/беженцев тревожат коренных жителей, опасающихся, что из-за высокой фертильности безостановочного потока приезжих и низкой рождаемости местного населения, их более развитая городская культура будет вытеснена переполненной темными пережитками культурой “третьего мира”, к которой необходимо проявлять толерантность под угрозой уголовного преследования.
продолжение
Надо сказать, что не только американские социалисты отличились своими анти-иммигрантскими настроениями. На другом конце планеты, в Австралии, в этот же самый момент, по тем же самым причинам (рост неконтролируемой массовой азиатской миграции), и в соответствии с теми же самыми аргументами (неспособность к организации, принципиальное обособление, отказ от борьбы за повышение зарплат) местные социалисты и профсоюзы отчаянно поддержали политику запрета на иммиграцию азиатов, известную впоследствии как “политика белой Австралии”. Эти взгляды австралийских социалистов были известны даже Ильичу, который ругал Лейбористскую партию последними словами.
Короче говоря, там, где темпы индустриального развития и рост уровня жизни коренных трудяг заставляли капитал прибегать к массовому завозу дешевой рабочей силы из отсталых стран, неизбежно возникало напряжение, - связанное с различиями в культурном развитии, - на которое реагирующие на “запрос снизу” социалисты отзывались призывами к ограничению миграции, находя аргументы к этому внутри марксистской же доктрины.
Восхождение в качестве “революционного мейнстрима” марксизма-ленинизма положило конец подобным взглядам, объявленным антипролетарскими, антиреволюционными и буржуазными. Новая ленинская линия строго держалась концепции классовой солидарности, борясь с любыми проявлениями межрасового недоверия и даже иногда скатываясь к откровенно абсурдному “расизму наоборот”, как это происходило в рамках “арабизации” алжирской секции Компартии Франции или кампаний за “туземную республику” в Южной Африке или “Республику черного пояса” в США (она же - Советская негритянская республика). Но это происходило лишь иногда, а в основном, конечно, коммунисты держались благородной идеи о всемирном братстве трудящихся, глядя и на иммиграцию через призму этой принципиальной позиции.
Т.е. этот вопрос всегда сводился к порокам капитализма, стремлению толстосумов к прибыли и необходимости сохранения единства трудящихся всех наций и рас во что бы то ни стало. Ну и, понятно, - к установлению социалистического правительства, которое (как подразумевалось) должно разрешить махом все проблемы. При этом, - замечу походу, - что при реальном социализме факт дефицита рабочей силы в промышленности никуда не делся, но система “трудового сотрудничества” внутри соцлагеря (организации трудовой миграции) была куда более строгой, нежели при капитализме, как было уже показано на примере ГДР.
Фактического же решения проблемы трудовой иммиграции при капитализме коммунистами предоставлено не было. Кроме лозунгов о братстве и не очень хорошо работавших призывов к профсоюзной организации гастарбайтеров (которая сама по себе должна была сделать завоз мигрантов невыгодным для капиталистов), коммунисты ничего не могли предложить, уповая, - небезосновательно на самом деле, - на стихийную ассимиляцию приезжих, которые через поколение закономерно превращались в обычных граждан, неотличимых по менталитету от коренных жителей (что мы наблюдали и на прошедшем в Лондоне анти-иммигрантском марше, где можно было видеть англичан явно индо-пакистанского происхождения).
И этот ловкий уход от конкретики вероятно работал до тех пор, пока масштаб перемещения рабочей силы не выходил за рамки возможности её относительно быстрой ассимиляции и индустриального поглощения. Но теперь мы видим, как растущие повсюду на Западе (да и не только на Западе - в Турции, Иране, Таиланде, Тунисе проблема миграции тоже на слуху) закрытые анклавы и диаспоры гастарбайтеров/беженцев тревожат коренных жителей, опасающихся, что из-за высокой фертильности безостановочного потока приезжих и низкой рождаемости местного населения, их более развитая городская культура будет вытеснена переполненной темными пережитками культурой “третьего мира”, к которой необходимо проявлять толерантность под угрозой уголовного преследования.
продолжение
👍15👎5
начало
Чем на эти опасения отвечают коммунисты и левые вообще? Теми же самыми неизменными лозунгами из 20 века. Иные даже заявляют, что никакой проблемы и нет, повсеместный подъём ультраправых есть фашистский заговор капиталистов, направленный на поиск “козла отпущения” в лице различных меньшинств, а беспокойство коренных жителей по поводу вытеснения своей культуры и навязывания толерантности, выражающийся в лозунгах о “защите идентичности” - это реакционный поворот, в корне противоречащий пролетарскому интернационализму. Вся эта демагогия не может не вызывать явного отторжения у людей, требующих конкретных решений конкретной острейшей проблемы.
Между тем, любой представитель т.н. левого движения, который начинает анализировать ситуацию вне традиционных идейно-пропагандистских клише, тотчас же получает ярлык “фашиста”, “исламофоба” или “расиста”. Пример горемычного Славоя Жижека, которого леволибералы и примкнувшие к ним марксисты затравили в середине 2010-х за то, что он подверг критике идеи “открытых границ”, самоуничижения западных либералов перед “третьим миром” и лицемерной толерантности, показателен. И очень забавно в этой связи то, что логичные предупреждения диссидентствующего Жижека о росте ультраправых настроений в ответ на бесконтрольный поток мигрантов, данные в 2015-16 гг., сегодня воплощаются в реальность.
Чем на эти опасения отвечают коммунисты и левые вообще? Теми же самыми неизменными лозунгами из 20 века. Иные даже заявляют, что никакой проблемы и нет, повсеместный подъём ультраправых есть фашистский заговор капиталистов, направленный на поиск “козла отпущения” в лице различных меньшинств, а беспокойство коренных жителей по поводу вытеснения своей культуры и навязывания толерантности, выражающийся в лозунгах о “защите идентичности” - это реакционный поворот, в корне противоречащий пролетарскому интернационализму. Вся эта демагогия не может не вызывать явного отторжения у людей, требующих конкретных решений конкретной острейшей проблемы.
Между тем, любой представитель т.н. левого движения, который начинает анализировать ситуацию вне традиционных идейно-пропагандистских клише, тотчас же получает ярлык “фашиста”, “исламофоба” или “расиста”. Пример горемычного Славоя Жижека, которого леволибералы и примкнувшие к ним марксисты затравили в середине 2010-х за то, что он подверг критике идеи “открытых границ”, самоуничижения западных либералов перед “третьим миром” и лицемерной толерантности, показателен. И очень забавно в этой связи то, что логичные предупреждения диссидентствующего Жижека о росте ультраправых настроений в ответ на бесконтрольный поток мигрантов, данные в 2015-16 гг., сегодня воплощаются в реальность.
👍29👎5
Ну а вообще, занимательно, что, - с учетом нынешнего миграционно-демографического кризиса и роста среди населения ксенофобских настроений (выражающихся в стремительном набухании всяких “русских общин”), - все эти лозунги про “опасность замещения”, “заговор антинародных сил против нации” и “понаехавших дикарей” использовались и в отношении как раз ныне вымирающих русских. Которые во второй половине 20 века заполонили прибалтийские страны в рамках ускоренной модернизации тамошнего хозяйства, изменив этнический облик прибалтийских городов.
Такая вот историческая ирония.
Антимигрантский дискурс играл ведущую роль в росте местных национал-коммунистических (ну и откровенно националистических) тенденций, но конкретно речь сейчас пойдет об Эстонии, наиболее богатой и развитой республике балтийского побережья.
Низкая рождаемость среди эстонцев (наблюдавшаяся еще до присоединения к СССР), оказавшихся неспособными быстро восполнить потери от войны и депортаций, сочеталась с волнами русской миграции, порождая очень явные перекосы в этническом составе республики. Так, в 1935 году русских в Эстонии было лишь 8%, а уже в 1959 их стало более 20. Перепись 1978 года установила, что русские составили почти 28% населения. В этот же период (1935-79 гг) количество эстонцев сократилось с 88% до 65% (в точных цифрах 992 тысячи в 1934 против 947 тысяч в 1979).
Естественно, что столь быстрые изменения в этническом составе порождали среди самих эстонцев теории о заговоре “московских империалистов”, которые, навязывая республике необходимость высоких темпов экономического развития (не забываем, что при “реальном социализме” темпы роста были важны так же, как и при капитализме), осуществляет “замещение”, а то и вовсе “геноцид” туземцев.
В случае с эстонскими партийными элитами опасность осознавалась в несколько искаженном виде: учитывая сокращение численности местного населения, которое, - при сохраняющихся темпах русской миграции, - могло стать меньшинством, перед партийными бюрократами маячила перспектива понижения республиканского статуса до статуса автономии, как это случилось с Карело-финской ССР. Этот страх усиливался тем, что превращение Карелии в автономную республику произошло неконституционным административным распоряжением центра, без особых консультаций непосредственно с республиканскими верхами.
В любом случае, экономическая политика Москвы, на которую сама Эстония (за исключением периода хрущевских совнархозов 58-65 гг.) не имела никакого влияния, воспринималась как обывателями, так и частью партийного руководства как метод скрытой русификации.
Широкой русской миграции содействовал так же имидж Эстонии: относительно высокие зарплаты и действительно высокий уровень снабжения создавали привлекательный образ “советской заграницы” с наличием в магазинах дефицитных товаров и хорошим бытовым обслуживанием.
Однако наибольшую тревогу вызывало то, что прибывающие в страну иммигранты в целом даже не пытались осваивать местный язык (в 1970 году в Эстонии лишь 13% русских знали эстонский; в Латвии - около 18%), расширяя область применения русского языка, вытесняя местные языки из области высшего образования, культуры и науки, что так же трактовалось как “ползучая русификация”.
Бериевский “новый курс” в Эстонии, в отличие от Латвии, не привел к формированию здесь отдельной ярко выраженной национал-коммунистической фракции. И это забавно, учитывая что именно эстонские национал-коммунисты станут теми, кто нанесет первый удар, с которого начнется фатальное падение СССР. Но это будет в будущем, а в 1953 году медлительные эстонские коммунисты в общем и целом на партийном уровне сохраняли северное спокойствие.
Тем не менее, последующая “оттепель” усилила импульс к возрождению “национального духа”: в партию возвращались ранее изгнанные за “буржуазно-националистические уклоны” ненадежные “июльские коммунисты” (т.е. те, кто вступил в КПЭ после июльской аннексии 1940), были возрождены традиционные для Эстонии певческие фестивали, возобновлено преподавание краеведения, вообще произошла серьёзная “эстонизация” школы и т.д.
продолжение
Такая вот историческая ирония.
Антимигрантский дискурс играл ведущую роль в росте местных национал-коммунистических (ну и откровенно националистических) тенденций, но конкретно речь сейчас пойдет об Эстонии, наиболее богатой и развитой республике балтийского побережья.
Низкая рождаемость среди эстонцев (наблюдавшаяся еще до присоединения к СССР), оказавшихся неспособными быстро восполнить потери от войны и депортаций, сочеталась с волнами русской миграции, порождая очень явные перекосы в этническом составе республики. Так, в 1935 году русских в Эстонии было лишь 8%, а уже в 1959 их стало более 20. Перепись 1978 года установила, что русские составили почти 28% населения. В этот же период (1935-79 гг) количество эстонцев сократилось с 88% до 65% (в точных цифрах 992 тысячи в 1934 против 947 тысяч в 1979).
Естественно, что столь быстрые изменения в этническом составе порождали среди самих эстонцев теории о заговоре “московских империалистов”, которые, навязывая республике необходимость высоких темпов экономического развития (не забываем, что при “реальном социализме” темпы роста были важны так же, как и при капитализме), осуществляет “замещение”, а то и вовсе “геноцид” туземцев.
В случае с эстонскими партийными элитами опасность осознавалась в несколько искаженном виде: учитывая сокращение численности местного населения, которое, - при сохраняющихся темпах русской миграции, - могло стать меньшинством, перед партийными бюрократами маячила перспектива понижения республиканского статуса до статуса автономии, как это случилось с Карело-финской ССР. Этот страх усиливался тем, что превращение Карелии в автономную республику произошло неконституционным административным распоряжением центра, без особых консультаций непосредственно с республиканскими верхами.
В любом случае, экономическая политика Москвы, на которую сама Эстония (за исключением периода хрущевских совнархозов 58-65 гг.) не имела никакого влияния, воспринималась как обывателями, так и частью партийного руководства как метод скрытой русификации.
Широкой русской миграции содействовал так же имидж Эстонии: относительно высокие зарплаты и действительно высокий уровень снабжения создавали привлекательный образ “советской заграницы” с наличием в магазинах дефицитных товаров и хорошим бытовым обслуживанием.
Однако наибольшую тревогу вызывало то, что прибывающие в страну иммигранты в целом даже не пытались осваивать местный язык (в 1970 году в Эстонии лишь 13% русских знали эстонский; в Латвии - около 18%), расширяя область применения русского языка, вытесняя местные языки из области высшего образования, культуры и науки, что так же трактовалось как “ползучая русификация”.
Бериевский “новый курс” в Эстонии, в отличие от Латвии, не привел к формированию здесь отдельной ярко выраженной национал-коммунистической фракции. И это забавно, учитывая что именно эстонские национал-коммунисты станут теми, кто нанесет первый удар, с которого начнется фатальное падение СССР. Но это будет в будущем, а в 1953 году медлительные эстонские коммунисты в общем и целом на партийном уровне сохраняли северное спокойствие.
Тем не менее, последующая “оттепель” усилила импульс к возрождению “национального духа”: в партию возвращались ранее изгнанные за “буржуазно-националистические уклоны” ненадежные “июльские коммунисты” (т.е. те, кто вступил в КПЭ после июльской аннексии 1940), были возрождены традиционные для Эстонии певческие фестивали, возобновлено преподавание краеведения, вообще произошла серьёзная “эстонизация” школы и т.д.
продолжение
Telegram
Сóрок сорóк
Благодаря советскому агитпропу и его ретрансляциям со стороны современных коммунистов, складывается впечатление, что на Западе “буржуазные ученые” только и делали что врали про Советский Союз, стремясь демонизировать первое в мире государство рабочих и крестьян…
начало
В Москве ко всему этому отнеслись с тревогой, однако защиту от обвинений в “возрождении пережитков и традиций буржуазной эпохи” обеспечил первый секретарь КПЭ Йоханнес Кэбин. Что было неожиданно, учитывая бэкграунд этого твердого сталинца. Дело в том, что выросший в России эстонец (таких из-за акцента называли “естонцами”) Иван Кэбин еще будучи идеологическим секретарем КПЭ неустанно боролся с осколками эстонского национализма и именно это во многом сыграло роль в его выдвижении в 1950 году в качестве первого секретаря. На этом посту он должен был заменить не справившегося с высокими темпами коллективизации Николая Каротамма, который был в числе прочего обвинен и в потворствовании “буржуазному национализму”.
Однако новый национальный курс и последующая десталинизация смягчили позиции Кэбина, который теперь не только стал Йоханнесом, не только принялся совершенствовать свой изначально неважный эстонский, но и проникся идеями сохранения и защиты местной идентичности от унификационного давления центра. Короче, все произошло как предсказывал Милован Джилас: испытанный борец с национализмом и член ЦК КПСС стал потихонечку трансформироваться в национал-коммуниста.
В 1963 году республиканское правительство приняло ряд постановлений, ограничивающих иммиграцию русских рабочих. Москва отозвалась на эту инициативу обвинениями в “национальной ограниченности” и “противодействии индустриализации”, однако спустя 2 года, благодаря тому же Кэбину, лимиты на въезд и проживание таки были введены в Нарве и Кохтла-Ярве, центре сланцевого бассейна республики.
А в следующем году, преодолевая сопротивление центра с опорой на “международное сообщество”, республиканские власти объявили весь Старый Город Таллина охраняемым памятником архитектуры, запретив здесь всякое жилищное строительство (которое шло за счет Москвы и на распределение которого власти тоже не могли никак повлиять). Это было первое в своем роде решение в Советском Союзе.
Конец “оттепели” и возвышение консервативного “коллективного руководства” Брежнева привели к новому витку русификации, связанному, во-первых, с XXIV съездом КПСС 1971 года, на котором было заявлено об окончательном оформлении “новой исторической общности” в лице “советского народа”, а во-вторых, с выдвижением в том же году на пост второго секретаря КПЭ Константина Лебедева (московского номенклатурщика, вообще никак не связанного с Эстонией). Что стало проявлением возврата к “сталинской традиции” назначения вторыми секретарями республиканских компартий русских “варягов”, обеспечивающих контроль со стороны центра.
Естественно, между Лебедевым и Кэбином сразу же возникли напряженные отношения, т.к. первый секретарь как мог пытался снизить давление Москвы и притормозить процесс русификации, который к тому моменту уже создал в эстонском обществе очевидное напряжение, породив рост национализма среди городской молодежи.
Все седьмое десятилетие эстонскую компартию сотрясала внутренняя борьба между “пророссийской” фракцией и фракцией “национал-коммунистов” во главе с Кэбином и идеологическим секретарем ЦК КПЭ Вайно Вяльясом. В 1977 благодаря потоку жалоб Лебедева Кэбин и Вяльяс были вызваны в ЦК КПСС (членами которого оба являлись) и сурово допрошены Сусловым на предмет происходящего в республике. Обоим тогда удалось выйти из-под удара, но давление опирающейся на центр “пророссийской” фракции, сопровождающееся прямыми обвинениями в потворстве национализму, продолжалось.
Наконец, весной 1978 года Кэбин, как не справляющийся с ростом эстонского национализма руководитель, был снят со своего поста и заменен абсолютно лояльным Москве русифицированным эстонцем Карлом Вайно. Вяльяс же был переведен на дипломатическую работу и с 1980 по 1986 трудился послом СССР в Венесуэле, а затем и в Никарагуа.
продолжение
В Москве ко всему этому отнеслись с тревогой, однако защиту от обвинений в “возрождении пережитков и традиций буржуазной эпохи” обеспечил первый секретарь КПЭ Йоханнес Кэбин. Что было неожиданно, учитывая бэкграунд этого твердого сталинца. Дело в том, что выросший в России эстонец (таких из-за акцента называли “естонцами”) Иван Кэбин еще будучи идеологическим секретарем КПЭ неустанно боролся с осколками эстонского национализма и именно это во многом сыграло роль в его выдвижении в 1950 году в качестве первого секретаря. На этом посту он должен был заменить не справившегося с высокими темпами коллективизации Николая Каротамма, который был в числе прочего обвинен и в потворствовании “буржуазному национализму”.
Однако новый национальный курс и последующая десталинизация смягчили позиции Кэбина, который теперь не только стал Йоханнесом, не только принялся совершенствовать свой изначально неважный эстонский, но и проникся идеями сохранения и защиты местной идентичности от унификационного давления центра. Короче, все произошло как предсказывал Милован Джилас: испытанный борец с национализмом и член ЦК КПСС стал потихонечку трансформироваться в национал-коммуниста.
В 1963 году республиканское правительство приняло ряд постановлений, ограничивающих иммиграцию русских рабочих. Москва отозвалась на эту инициативу обвинениями в “национальной ограниченности” и “противодействии индустриализации”, однако спустя 2 года, благодаря тому же Кэбину, лимиты на въезд и проживание таки были введены в Нарве и Кохтла-Ярве, центре сланцевого бассейна республики.
А в следующем году, преодолевая сопротивление центра с опорой на “международное сообщество”, республиканские власти объявили весь Старый Город Таллина охраняемым памятником архитектуры, запретив здесь всякое жилищное строительство (которое шло за счет Москвы и на распределение которого власти тоже не могли никак повлиять). Это было первое в своем роде решение в Советском Союзе.
Конец “оттепели” и возвышение консервативного “коллективного руководства” Брежнева привели к новому витку русификации, связанному, во-первых, с XXIV съездом КПСС 1971 года, на котором было заявлено об окончательном оформлении “новой исторической общности” в лице “советского народа”, а во-вторых, с выдвижением в том же году на пост второго секретаря КПЭ Константина Лебедева (московского номенклатурщика, вообще никак не связанного с Эстонией). Что стало проявлением возврата к “сталинской традиции” назначения вторыми секретарями республиканских компартий русских “варягов”, обеспечивающих контроль со стороны центра.
Естественно, между Лебедевым и Кэбином сразу же возникли напряженные отношения, т.к. первый секретарь как мог пытался снизить давление Москвы и притормозить процесс русификации, который к тому моменту уже создал в эстонском обществе очевидное напряжение, породив рост национализма среди городской молодежи.
Все седьмое десятилетие эстонскую компартию сотрясала внутренняя борьба между “пророссийской” фракцией и фракцией “национал-коммунистов” во главе с Кэбином и идеологическим секретарем ЦК КПЭ Вайно Вяльясом. В 1977 благодаря потоку жалоб Лебедева Кэбин и Вяльяс были вызваны в ЦК КПСС (членами которого оба являлись) и сурово допрошены Сусловым на предмет происходящего в республике. Обоим тогда удалось выйти из-под удара, но давление опирающейся на центр “пророссийской” фракции, сопровождающееся прямыми обвинениями в потворстве национализму, продолжалось.
Наконец, весной 1978 года Кэбин, как не справляющийся с ростом эстонского национализма руководитель, был снят со своего поста и заменен абсолютно лояльным Москве русифицированным эстонцем Карлом Вайно. Вяльяс же был переведен на дипломатическую работу и с 1980 по 1986 трудился послом СССР в Венесуэле, а затем и в Никарагуа.
продолжение
👍3
начало
В 1988 году, на фоне Перестройки, КПЭ окончательно раскололась на “пророссийскую” (русскоязычную) и “национал-коммунистическую” фракции, причем благодаря старомодному, не пользующемуся уважением среди эстонцев и откровенно пассивному Карлу Вайно влияние “русской” фракции в Эстонии стремительно падало даже среди русских.
Что-то надо было делать и ничего лучше не было придумано, кроме как доверить спасение эстонского коммунизма собственно эстонским национал-коммунистам.
10 июня 1988 года Горбачев срочной телеграммой вызвал Вайно Вяльяса в Москву, где заявил ему, что тот должен встать у руля КПЭ. Это решение было быстренько проведено через X Пленум ЦК КПСС. Но, вопреки надеждам Горбачева, Вяльяс вместо того, чтобы работать над укреплением “единства советских трудящихся”, принялся выдавливать из партийного и государственного аппарата “русских”, заменяя их членами национал-коммунистической фракции. И уже 16 ноября 1988 внеочередная сессия Верховного Совета Эстонской ССР под председательством Вяльяса принимает Декларацию о суверенитете ЭССР, которая стала первой в т.н. “Параде суверенитетов”, положившим конец СССР.
В марте 1990 года на XX съезде КПЭ решением национал-коммунистического большинства партия была переименована в Эстонскую Демократическую Рабочую Партию и вышла из состава КПСС.
В ответ на это покинувшее съезд русскоязычное меньшинство образовало Компартию Эстонии (платформа КПСС), тесно связанную с “Интердвижением”, массовым “консервативно-советским” движением, созданным по инициативе КГБ в противовес националистическому Народному Фронту. Расчет был на способность КПЭ (КПСС) привлечь симпатии ортодоксальных русскоязычных коммунистов, однако этот расчет не оправдался вообще: ячейки “старой” КПЭ в таких традиционно “русских” городах как Нарва, Силламяэ и Кохтла-Ярве проголосовали за присоединение к ЭДРП. А после подавления путча ГКЧП в августе 1991 года полумертвая КПЭ (КПСС) и вовсе была объявлена вне закона.
В 1988 году, на фоне Перестройки, КПЭ окончательно раскололась на “пророссийскую” (русскоязычную) и “национал-коммунистическую” фракции, причем благодаря старомодному, не пользующемуся уважением среди эстонцев и откровенно пассивному Карлу Вайно влияние “русской” фракции в Эстонии стремительно падало даже среди русских.
Что-то надо было делать и ничего лучше не было придумано, кроме как доверить спасение эстонского коммунизма собственно эстонским национал-коммунистам.
10 июня 1988 года Горбачев срочной телеграммой вызвал Вайно Вяльяса в Москву, где заявил ему, что тот должен встать у руля КПЭ. Это решение было быстренько проведено через X Пленум ЦК КПСС. Но, вопреки надеждам Горбачева, Вяльяс вместо того, чтобы работать над укреплением “единства советских трудящихся”, принялся выдавливать из партийного и государственного аппарата “русских”, заменяя их членами национал-коммунистической фракции. И уже 16 ноября 1988 внеочередная сессия Верховного Совета Эстонской ССР под председательством Вяльяса принимает Декларацию о суверенитете ЭССР, которая стала первой в т.н. “Параде суверенитетов”, положившим конец СССР.
В марте 1990 года на XX съезде КПЭ решением национал-коммунистического большинства партия была переименована в Эстонскую Демократическую Рабочую Партию и вышла из состава КПСС.
В ответ на это покинувшее съезд русскоязычное меньшинство образовало Компартию Эстонии (платформа КПСС), тесно связанную с “Интердвижением”, массовым “консервативно-советским” движением, созданным по инициативе КГБ в противовес националистическому Народному Фронту. Расчет был на способность КПЭ (КПСС) привлечь симпатии ортодоксальных русскоязычных коммунистов, однако этот расчет не оправдался вообще: ячейки “старой” КПЭ в таких традиционно “русских” городах как Нарва, Силламяэ и Кохтла-Ярве проголосовали за присоединение к ЭДРП. А после подавления путча ГКЧП в августе 1991 года полумертвая КПЭ (КПСС) и вовсе была объявлена вне закона.
👍5👎1