Благодаря советскому агитпропу и его ретрансляциям со стороны современных коммунистов, складывается впечатление, что на Западе “буржуазные ученые” только и делали что врали про Советский Союз, стремясь демонизировать первое в мире государство рабочих и крестьян, замазать его черной краской ради предотвращения неизбежной как восход солнца коммунистической революции.

Безусловно, среди западных советологов были и такие деятели, которые явно строили свои исследования советской истории и действительности на базе собственных антикоммунистических взглядов (“ложного сознания” в марксистской интерпретации), в которых СССР выступал “империей зла”, чьи обезумевшие и жестокие руководители ставили над населением ужасающие и, в основном, провальные эксперименты. Из-за своей политической ангажированности ценность подобных исследований стремится к нулю и, как мне кажется, даже в эпоху Холодной войны такие злобные и полные откровенных мифов штудии могли использоваться разве что в массовой пропаганде, но никак не в научном изучении Советского Союза. Корректность которого (изучения то есть) была обусловлена тем, что СССР все-таки считался основным военным противником Запада. А что бывает, когда восприятие противника (и соответствующая подготовка к борьбе с ним) идет через примитивные идейно-мифологические схемы, мы знаем очень хорошо.

С этим моментом, кстати, связано и доверие нынешних историков к экономическим расчетам ЦРУ, которые в целом, отличаются куда бóльшей корректностью, чем официальная советская статистика, хроническими болезнями которой (по словам нашего замечательного экономического историка, специализирующегося на советской экономике Гирша Ханина) являлись искажения различных показателей из чисто политических мотивов.

К чему я это все? А к тому, что давеча попалась на глаза статья от 1980 года “Демографические процессы и национальный вопрос в Советской Прибалтике” американского социолога и советолога Тыну Парминга, родители которого бежали из занятой Красной Армией Эстонии в 1944 году. Мысленно потирая руки в надежде наконец-таки узнать ПРАВДУЪ об ужасах советской оккупации от этого “буржуазного эстонского националиста”, я был откровенно разочарован.

Да, статья посвящена проблематике демографического перекоса (увеличения русской иммиграции и снижения численности эстонцев и латышей, на низкий уровень рождаемости которых социализм вообще никак не повлиял), создавшегося в Прибалтике в советскую эпоху и питающего местный национализм. Но. 

Во-первых, этот проклятый буржуазный националист указывает, что реальной опасности для местных языков и культуры пока что не существует. Опасность есть, но она работает лишь в очень отдаленной перспективе, потому что на момент 1980 местные языки, хотя и теснимые расширяющимся использованием русского языка во многих сферах, продолжают оставаться конкурентноспособными и значимыми даже для смешанных семей (склонных в силу экономических причин выбирать для своих детей именно местную идентичность).

Во-вторых, этот оголтелый фашиствующий молодчик отвергает распространявшиеся в среде националистов теории о “русском заговоре” против прибалтов, указывая, что изменение этнического облика Эстонии и Латвии (в гораздо меньшей степени - Литвы) связано не с коварными замыслами московских империалистов, а с объективным следствием перехода к индустриальной модели развития, неизбежно требующей импорта рабочей силы (особенно, низкоквалифицированной), дефицит которой сами прибалты покрыть не в состоянии (из-за низкого уровня рождаемости - привет “марксистским демографам”, чьи популистские россказни о зависимости рождаемости от капитализма помимо прибалтов опровергли венгры, румыны и болгары).

Наконец, в-третьих, этот бешенный антисоветчик и холуй американского империализма доходит до того, что признаёт универсальность советской модели индустриального развития для всех регионов СССР, подчеркивая некорректность восприятия “увеличивающегося русского присутствия в нерусских регионах” как признака намеренной русификации.

Почитайте только, что пишет этот наглый наймит на службе Уолл-стрита:

продолжение

начало

“В тех регионах, которые характеризовались низкой рождаемостью в прошлом и высоким уровнем образования, таких как Эстония и Латвия, результатом современного промышленного роста стала миграция промышленных рабочих. В других регионах с достаточным предложением неквалифицированной или полуквалифицированной рабочей силы из-за прошлого или даже настоящего высокого уровня рождаемости, но низкого уровня социально-экономического и образовательного развития, следствием стала иммиграция квалифицированных рабочих, служащих среднего звена,
менеджеров и технократов, как в Центральной Азии. А в тех регионах, где в прошлом имелся как высокий уровень рождаемости, так и адекватный уровень образования, таких как Литва, Грузия и Армения, иммиграция была минимальной.

Советский Союз явно сталкивается с дилеммой, которая может оказаться неразрешимой. Если бы слаборазвитые регионы страны остались неразвитыми, то советские власти наверняка были бы обвинены во внутреннем колониализме. Но если промышленная экспансия и модернизация будут проводиться энергично, а местные условия неизбежно приведут к
иммиграции, возникнут обвинения в тайных схемах русификации.

Ожидается, что этнический конфликт возникнет тогда, когда коренное население и иммигранты начнут всё больше конкурировать за городское пространство. Это может произойти при различных обстоятельствах — например, при росте уровня образования коренного населения (как в Средней Азии), ускорении темпов урбанизации коренного населения (как в большей части Советского Союза) или росте уровня образования иммигрантов и численности их групп (как в Прибалтике). Действительно, сочетание этих условий фактически существует на всей территории СССР”.

Иными словами, пока партийные товарищи с высоких трибун и страниц газеты “Правда” вещали о “монолитном единстве советского народа”, о “крепнущей дружбе и интернациональном сплочении советских тружеников”, о мудрой политике КПСС в области правильного разрешения национального вопроса по ленинским рецептам, какой-то ничтожный эстонский эмигрант-советолог с того края планеты, который за всю жизнь даже не прикоснулся к Науки логики Гегеля и знать не знал трёх великих законов диалектики, уже в 1980 году отчетливо видел будущие трещины, - и идейные клинья, с помощью которых эти трещины будут расширяться (“русский колониализм” и “русификация”), - по которым спустя 10 лет пойдет распад первого в мире социалистическое государства рабочих и крестьян. 

Вот такая вот лживая буржуазная наука.

Вокруг произошедшего в Непале восстания лишенных соцсетей зумеров наблюдается некоторое бурление по поводу “иностранного вмешательства”. Не только такие именитые эксперты-непаловеды как Николай Стариков, не имея на руках никаких доказательств, смело рассуждают о подготовленной американцами “цветной революции”, но и лично бывший председатель Компартии Непала (объединенной марксистско-ленинской) Джана Натха Кханал со страниц китайской газеты вещает о заговоре западного империализма против суверенного Непала.

Ситуация конечно объяснима: делаем хорошую мину при плохой игре, убеждая всех вокруг, что это не мы сами в течении многих лет доводили граждан до истерики мудрой политикой, это враждебная агентура постаралась, надо было больше сажать и расстреливать иностранных агентов. 

В случае Непала еще интересно то, что “западный империализм” таких уж прямо крепких позиций тут не имеет, и, касаясь возможности иностранного вмешательства, гораздо логичнее говорить о возможном влиянии соседнего “индийского империализма/гегемонизма”, который пытается вмешиватся в непальскую политику как через монархическую партию (RPP) и “Шивсена”, так и через недавно созданный (в марте 2025) Объединенный комитет народного движения. Все эти правые и ультраправые популистские группы, объединяющие формирующийся городской “средний класс”, уставший от господства коррумпированных высших каст в политике, ориентируются на Индию (вернее даже на правое правительство Бхаратия Джаната) и активно взаимодействуют с ультраправыми, находящимися у власти в соседнем индийском штате Уттар-Прадеш.

Однако подобные версии разрушают примитивную и очень удобную черно-белую картину мира, сконструированную в головах у стариковых, где добрый многополярный мир противостоит злому и коварному западному империализму. 

Вообще же принцип смещения акцента с внутренних проблем на внешнее вмешательство стал главной универсальной мантрой для ивашкодурения по всей планете. И ведь нельзя сказать, что “иностранное вмешательство” это сугубо выдумка конспирологов, но то усердие, с которым придворные пропагандисты сводят любой социально-политический движ к проискам внешних сил, придает этому постулату характер карикатуры, в которую просто перестают верить.

Продемонстрирую это на примере Шри-Ланки; страны так же как и Непал входящей в Индийский субконтинент, где в 2022 году на фоне дефолта и тяжелейшего кризиса, местный многолетний отец нации Готбая Раджапакса был так же сброшен по результатам четырехмесячных массовых протестов радикальной молодежи, работяг и городского “среднего класса”.

Я об этом даже делал заметку, но кому лень читать, расскажу вкратце. 

Итак, в/на Шри-Ланке ключевыми игроками в ходе местного “майдана” были, как это ни странно, левые: Народно-освободительный Фронт и Передовая Социалистическая Партия. Если первые являлись чем-то вроде нашей КПРФ, настойчиво пытавшейся влезть в тесные ряды старого истеблишмента (ака “поменяем плохих политиков на нас, хороших и честных”), то вторые конечно были настроены куда более радикально: ПСП выдвигала идею трансформации традиционной политической сцены с введением (через конституционную реформу) системы “народных советов”, которая сможет если уж не контролировать государственную власть, то хотя бы ставить крепкие палки в колеса антинародным инициативам правящих элит. 

Это может на первый взгляд показаться ребячеством и инфантильными фантазиями, но нужно понимать, что в моменте (лето 2022) ПСП являлась мотором массового и самоорганизованного движения “джанатха арагалайя” (народной борьбы), которое в итоге и сбросило тиранию проворовавшейся семьи Раджапакса. 

Дальше события развивались очень изящно: после бегства президента Раджапакса новым президентом (через аппаратно-юридические маневры и консенсус со старыми элитами) почти автоматически стал…потомственный плутократ в правительстве Раджапакса Ранил Викрамасингхе. Который, с одной стороны, наобещал с три короба всем всего, - значительно сбив протестный потенциал толпы, - а с другой стороны, усилил полицейский аппарат, дабы не допустить повторения бунта.

продолжение

начало

Вслед за установлением нового правительства началась кампания по дискредитации движения “джанатха арагалайя”. Местные стариковы, при поддержке ручных ультраправых (типа Фронта национальной свободы) принялись изображать прошедший “майдан” как сборище наркоманов и алкашей под руководством “фашистов и террористов”. Чуть позже сверху был спущен новый темник: оказалось, что все произошедшее в 2022 было “иностранным заговором против нации”, а все вот эти левые группы, все вот эти негодующие студентики, все профсоюзы, поставившие “национальное правительство Раджапакса” на колени своими забастовками, все они финансировались по линии USAID проклятыми американскими демократами. 

Естественно, в эти абсурдные и ничем не подкрепленные обвинения кроме самих обвинителей не верил никто. А уж когда господин Ранил Викрамасингхе, - оказавшийся таким же вороватым пройдохой как и его предшественник, - в преддверии выборов 2024 года начал суетиться, пытаясь либо отложить их, либо вообще упразднить должность президента через изменение конституции (дабы, как это понятно, оставаться у руля навечно), вся эта пропаганда о вездесущих иностранных заговорщиках (контрастирующая с тем, что Викрамасингхе активно аппелировал к иностранному “международному сообществу” в лице МВФ, надеясь найти поддержку своей идеи о переносе выборов) начала играть против самого старого истеблишмента.

В итоге, уставший от блестящего и многолетнего правления “национально-ориентированных элит” и окончательно обнищавший тупой народец Шри-Ланки обеспечил победу и на президентских, и на парламентских выборах тому самому Народно-освободительному Фронту (Джанатха Вимукти Перамуна), являвшемуся одним из ключевых акторов “проплаченных USAID” протестов 2022 года.

Разумеется, приход к власти формально левой партии радикально ситуацию в/на Шри-Ланке не изменил (тем более что ДВП давным-давно растерял свой мятежный марксистско-ленинский дух). Но несомненным является тот факт, что неустанное повторение разворовавшими страну “патриотами” тезисов об опасности прихода к власти "марксистов" и “иностранных агентов”, которые только и хотят что разворовать страну, сыграло в поражении традиционных партий существенную роль.

Ну а еще непальский бунт логично сравнивают с прошлогодней июльской революцией в Бангладеш, которую я даже чуть-чуть обозревал (тэг #Бангладеш). Там, мол, тоже основным мотором протеста было городское студенчество и тоже в качестве главы временного правительства призвали честного мужика, не связанного со старыми элитами. Лауреата Нобелевской премии и изобретателя какой-то системы “социальных микрозаймов” Мохаммада Юнуса.

В целом, понятно было сразу, что государственный бюрократический аппарат эпохи изгнанной Хасины никакими приказами честного мужика изменить будет невозможно, не создавая опасности полного крушения системы управления. И нынешняя очередная попытка сломать систему “колониального бюрократизма” (как этот феномен именуют сами революционеры, пеняющие на тяжелое наследие британского правления, создавшего пропасть между чернью и бюрократией), видимо, терпит ожидаемую неудачу. Как и в 1971, 1972, 1976, 1982 и 1997 реформаторские инициативы сталкиваются с ожесточенным и хитроумным сопротивлением самой бюрократии, которая, как наш непобедимый русский колобок, не сдалась левым (в 70-е), не сдалась правым (в 80-90-е), и не собирается сдаваться нынешним временным центристам. Т.е. ярких результатов в этой области пока нет, что порождает логичное разочарование толпы.

Трансформации аппарата, который за годы правления Хасины был политизирован и фактически превратился в инструмент в руках партийной верхушки правящей “Лиги Авами”, мешает еще и то, что Бангладеш твердо идет по пути возвращения к однопартийному доминированию. Хотя на фоне революции “Лига Авами” подверглась разгрому, а в мае нынешнего года и вообще была запрещена, счастья от этого не прибавилось, потому что Бангладеш с 91 года (со времен перехода от военной диктатуры к демократии) это фактически двухпартийное государство, в котором власть делили два основных гегемона, к которым пришивались более мелкие партии, каковых тут сотни.

И ликвидация одной традиционной партии закономерно открыла путь к возвышению её исторических противников - правоцентристской Националистической Партии и союзных ей исламистов из Джамаат-и-Ислями и Хефазат-и-Ислям, чьи активисты теперь пытаются по-максимуму захватить политическое поле, фактически создавая угрозу установления такой же точно диктатуры, какой была диктатура Хасины, только под другим флагом. 

Страна системно зависит от текстильной промышленности, которая пострадала не только от политических неурядиц (некоторая часть бизнеса просто “бежала” в более тихие страны ЮВА), но и от общемирового кризиса. Естественно, все это вкупе вызвало недовольство рабочих, чьи зарплаты резко упали как в абсолютном выражении, так и в относительном (из-за постреволюционной инфляции). И уже в сентябре 2024 (т.е. спустя месяц после революции) по стране прокатилась первая волна протестов текстильных рабочих, на которые временное правительство ответило так же, как это делало и правительство Хасины (собственно и превратившей Бангладеш в текстильный центр Азии): подавлением и разгонами (в том числе с погибшими).

Характерно в этом плане, что обшивающиеся в Бангладеш бренды, типа H&M или Primark, в совместном заявлении патетически поддержали требования рабочих на увеличение минимальной зарплаты, однако профсоюзные организации страны заявляют, что все эти слова поддержки ничего не стоят до тех пор, пока бренды не начнут платить больше поставщикам. А этого не просто никто не делает, а даже наоборот - в связи с возрастанием рисков цены на пошив заказов падают. Трудящиеся бедствуют, короче.

А что же делают студенты, шедшие в авангарде июльского восстания 2024? В феврале 2025 года они организовали собственную Национальную Гражданскую Партию с целью борьбы за политическую власть, которая нужна для построения справедливой, антиколониальной, эгалитарной, независимой и свободной от всякого экстремизма Второй Республики. Такие вот демократы-центристы.

продолжение

начало

Отсутствие целостной и внятной идеологии (вся идеология - одни сплошные лозунги), относительная массовость и курс на завоевание какой-то доли политической власти привели к тому, что партию заполонили случайные люди, а сама партия разделилась на десятки подвижных фракций: правые, левые, исламисты, секуляристы, марксисты, феминистки, далиты, центристы бесперебойно ссорящиеся по всем возможным вопросам. Чему сам руководящий комитет очень рад, т.к. эти споры, якобы, являются проявлением плюрализма и содействуют формированию демократической культуры диалога. С культурой диалога не всегда получается, т.к. НГП ежемесячно сотрясают расколы, сопровождающиеся громкими обвинениями, наносящими вред имиджу партии. 

Ставка на участие в партийной политике при отсутствии стабильной социальной базы и ясной идеологии привела НГП на путь бесконечных маневров и ситуативных альянсов как с левыми, так и с откровенно правыми партиями, что граничит с беспринципностью и размыванием облика самой партии. К этому добавляется то, что широкая общественность страны озабочена проблемами безопасности, безработицы и дороговизны, а не вопросами изменения конституции, на чем строится весь электоральный проект НГП.

А на эти запросы партия адекватного ответа дать пока не может: в отличие от националистов и исламистов, рабочие и сельские структуры НГП достаточно слабы (в Бангладеш каждая уважающая себя партия имеет собственный рабочий и крестьянский фронт) и перспектив их усиления пока нету.

В общем, начав свой путь в качестве защитника идеалов “июльской революции”, НГП постепенно превращается в бесформенную и идеологически непонятную структуру, у которой нет ни четкой экономической программы, ни четких идейно-политических ориентиров, ни даже конкретных инструментов защиты своего смутного идеала от нарастающей опасности исламизма или возврата к диктатуре, готовой стабилизировать бангладешский капитализм.

И хотя опросы гласят, что на предстоящих в 2026 году выборах НГП может взять 16-20% голосов (популизм и риторика против старых элит хорошо заходят массам), можно предположить, что имея столь странную для политической партии идейно-организационную оппортунистическую (приспособленческую) линию, самостоятельной роли она играть просто не сможет и будет “съедена” опытными мастодонтами бангладешской политики (правыми и исламистами). Которые вообще никак не заинтересованы в действительно радикальных переменах, способных обрушить систему, обеспечивающую их влияние и господство.

Короче говоря, июльская революция 2024 теряет инерцию и даже проклятые “буржуазные эксперты” не видят для страны светлого будущего в ближайшей перспективе. Политическая система осталась прежней и опасность возвращения к “государству-партии” со всеми прелестями никуда не делась. Реформы, направленные на улучшение госуправления сталкиваются с сопротивлением старой бюрократии, не заинтересованной в потере своей спокойной гавани всеобщей безответственности и коррупции. Под влиянием постреволюционного хаоса и неопределенности капитал из страны бежит. Проекты построения “гуманного современного капитализма” с ориентацией на поддержку среднего бизнеса, которые придумал Мохаммед Юнус, наталкиваются на объективную невозможность реализации, т.к. господство в экономике страны узкого слоя олигархии не исчезло, а экспроприация временным правительством отдельных толстосумов, связанных с прошлым режимом, кардинально картину не изменило. Революционные студенты, хоть и образовавшие не имеющую четкой идеологии партию, пока не обладают сильными инструментами защиты и реализации целей революции, погрузившись в бесконечные споры, электоральное маневрирование и проведение митингов и встреч, на которых они рассказывают всем присутствующим о своих мечтах про “новый Бангладеш”. 

Что с этим делать - непонятно. Поэтому разочарование в итогах революции нарастает, а сама “вечная” система постколониального коррумпированного и авторитарного капитализма потихонечку восстанавливается, деморализуя тех, кто надеялся на быстрые перемены к лучшему.

В целом, все происходящее в ЮВА напоминает региональный вариант волны стихийных выступлений 1968-70 гг.; эпохи “студенческих революций”, прокатившихся по всему шару (от США и Бразилии до Японии и Гонконга, от Швеции и Португалии до Пакистана и Эфиопии), когда на политическую сцену впервые вышел задавленный старыми порядками послевоенный городской средний класс в лице молодого поколения студентов, сумевший “заразить” своим социально-политическим бунтарством широкие слои общества. Создав в итоге глобальные и долгосрочные проблемы для старых элит, с которыми они не могли управиться все следующее десятилетие.

В общем-то, именно на этом этапе окончательно померла “старая левая” и народилась “новая левая”. Потому как традиционные коммунистические партии, которые в первую половину 20 века считались авангардом борьбы за новый мир, к началу второй половины столетия окончательно перешли на рельсы компромиссной “реальной политики” и унылого бюрократизма, перестав отвечать радикальным требованиям послевоенной молодежи. Которая принялась не только создавать в невиданном доселе масштабе новые организации и партии, идейно далекие от печального “ревизионизма” отцов, но и переосмысливать классический марксизм (революционный мэйнстрим эпохи). 

В основном это конечно было связано с неприятием бюрократического перерождения (отчего на Западе, под воздействием слухов о достижениях китайских хунвейбинов в борьбе с “капутистами” и “черными бюрократами”, взошла звезда маоизма) и осознанием “утраты” зажравшимся пролетариатом передовых кап.стран своего революционного потенциала (отчего начались поиски “нового революционного субъекта”). Маркузе, Фанон, Дебре, Негри, Дучке, Чаян, Хью Ньютон, Ги Дебор и т.д. - все эти идеологи “новой левой” вознеслись на волне “движения 68-ого”, породившего десятки новых идейных тенденций, начиная с операизма и заканчивая какой-нибудь теологией освобождения.

Сегодня, так же как и в конце 60-х, в Южной Азии на политическую сцену рвутся новые городские слои молодежи, лишенные будущего в том мире, который истеблишмент строил сугубо под себя. Читаю, например, интервью с участницей недавних (трехнедельной давности) массовых общенациональных беспорядков на грани восстания в Индонезии и вижу то же самое, что и в/на Шри-Ланке, Бангладеш, Таиланде или Непале: стихийную самоорганизацию через соцсети и цифровые сервисы, антиэлитарную риторику, стремление к единству в борьбе (в протестах бок о бок участвовали и мусульмане, и христиане) ведущую роль студенчества и молодых рабочих…

Отличие от “движения 68-ого” только в отсутствии четких целей. Если в эпоху Холодной войны “революционным мейнстримом” был марксизм и все эти протестанты так или иначе отталкивались от социалистических идей различной степени радикальности, противопоставляя “старому” капитализму какой-то “антикапитализм”, то теперь “позитивная повестка” исчезла напрочь. 

Это было видно еще на примере “Арабской весны”, - тоже мощнейшей демократической волны, накрывшей ближневосточный регион в 2011 году, - где люди четко знали, чего они не хотят и против чего борются, но совершенно не понимали, чего они жаждут в качестве альтернативы. Отсутствие у мятежных толп ясных целей и конкретных планов достижения этих целей позволило искушенным в политике старым элитам и религиозным реакционерам достаточно быстро превратить “арабскую весну” в “арабскую осень”, а затем - и в “арабскую зиму”. С колоссальным разочарованием населения в результатах своего бунта, деморализацией и закономерным ростом экстремистских разрушительных настроений. 

Конечно, и здесь были редкие исключения, но в случае Туниса демократическая коалиция, поднявшаяся за счет противостояния исламистам, таки была разбита старыми элитами после ликвидации исламской опасности, а в случае Судана (тэг #Судан) и сирийского Курдистана (Рожавы) демократический лагерь разрушается бесконечной войной, на ход которой никто повлиять не в состоянии.

Предполагаю, “беременную революцией” ЮВА ждет та же ближневосточная судьба: как бы ни был благороден и справедлив гнев граждан против системы, при отсутствии четкого понимания желанного “нового строя”, методов его достижения и защиты, результат восстания будет тот же, что и в/на Шри-Ланке и Бангладеш. Т.е. в лучшем случае минимальным. А в худшем система восстановится в еще более идиотском виде, как это произошло в Египте.

На днях существующий в Финляндии Александр Коммари сокрушался по поводу проблемы иммиграции, которую левые предпочитают не замечать, но которая выступает катализатором закономерного подъёма ультраправых настроений на Западе.

На самом деле Александр не первый из левых, кто увидел неразрешимую дилемму между благородными лозунгами о “пролетарском интернационализме” и реальной практикой массовой трудовой миграции, создающей напряжение между местными и приезжими.

В наиболее передовой стране мира, - т.е. в США, - первой столкнувшейся с феноменом массовой трудовой миграции азиатов (китайцев, японцев, филиппинцев, индусов и корейцев) еще в конце 19 века, местные социалисты, поставленные в тупик полнейшим равнодушием приезжих к профсоюзной деятельности (что исключало реализацию марксистского постулата об интернационализации рабочего движения, противостоящего интернациональному капиталу), их стремлением к принципиальному обособлению и отказу от интеграции, в 1907 году приняли на съезде резолюцию против “искусственно стимулируемой иммиграции” рабочих из отсталых стран, которые не способны к ассимиляции. 

Однако Штутгартский конгресс Второго Интернационала в августе того же года, выслушав взбудораженных гринго, принял резолюцию с абсолютно противоположным смыслом: против любых ограничений иммиграции по национальному или расовому принципу. Европейские социалисты, тогда еще мало знакомые с проблемами массовой неевропейской иммиграции, рассудили этот вопрос опираясь на “чистую” теорию Карла Маркса о единстве всех на свете пролетариев.

Американцев европейское осуждение их позиций по поводу “неорганизуемых иммигрантов” нисколько не смутило, потому что в реальной жизни лозунги о единении американских и китайских трудящихся все равно не работали. Поэтому абсолютное партийное большинство Социалистической Партии США продолжало поддерживать анти-иммигрантский дискурс в той или иной форме, воспринимая азиатских мигрантов и как культурную (из-за обособления, реакционного консерватизма и закрытости), и как экономическую (из-за отказа от организации и борьбы за увеличение оплаты труда) угрозу развития самого социалистического движения. Эта позиция в 1910 была закреплена на съезде Социалистической Партии в Чикаго.

При этом американцы продолжали активно вовлекать в свою деятельность европейских иммигрантов, - ирландцев, итальянцев, шведов, финнов, немцев, русских, - которые вполне охотно присоединялись и к профсоюзам, и к самой партии, что неизбежно порождало в “правом” крыле социалистов квази-расистские взгляды в отношении бестолковых азиатов.

Хотя официальная позиция партии выглядела логично и даже по-марксистски: дескать, прекрасно осознавая отсталость азиатов и их явное нежелание к интеграции, капиталисты поощряют их массовую иммиграцию не только ради получения дешевой рабочей силы, но и для разрушения передового рабочего движения, снижая общий уровень жизни всех американских пролетариев и внося расовый антагонизм, препятствующий единству рабочих и развитию социалистической сознательности. Якобы, запрет азиатской миграции сводит к минимуму число возможных штрейкбрейхеров и смягчает межрасовое напряжение, которое сбивает с толку трудящихся,  отвлекает их от борьбы за социальное освобождение.

Такой вот позиции американские социалисты держались вплоть до ПМВ, когда партия сначала подверглась репрессиям из-за своей антивоенной позиции, а затем (в 1919-20 гг.) развалилась на ряд фракций по вопросу об отношении к Октябрьской революции и гражданской войне в России и Финляндии (финская секция была богатейшей и крупнейшей в СП США). Авангардом американского социализма после этого стала Компартия США (по своему влиянию и численности не сумевшая никогда достичь уровня довоенных социалистов), которая, подчиняясь строгим директивам Коминтерна, отказывалась видеть в иммиграции какую-то специфическую проблему, встав на позиции “чистого и твердого” пролетарского интернационализма.

продолжение

начало

Надо сказать, что не только американские социалисты отличились своими анти-иммигрантскими настроениями. На другом конце планеты, в Австралии, в этот же самый момент, по тем же самым причинам (рост неконтролируемой массовой азиатской миграции), и в соответствии с теми же самыми аргументами (неспособность к организации, принципиальное обособление, отказ от борьбы за повышение зарплат) местные социалисты и профсоюзы отчаянно поддержали политику запрета на иммиграцию азиатов, известную впоследствии как “политика белой Австралии”. Эти взгляды австралийских социалистов были известны даже Ильичу, который ругал Лейбористскую партию последними словами.

Короче говоря, там, где темпы индустриального развития и рост уровня жизни коренных трудяг заставляли капитал прибегать к массовому завозу дешевой рабочей силы из отсталых стран, неизбежно возникало напряжение, - связанное с различиями в культурном развитии, - на которое реагирующие на “запрос снизу” социалисты отзывались призывами к ограничению миграции, находя аргументы к этому внутри марксистской же доктрины.

Восхождение в качестве “революционного мейнстрима” марксизма-ленинизма положило конец подобным взглядам, объявленным антипролетарскими, антиреволюционными и буржуазными. Новая ленинская линия строго держалась концепции классовой солидарности, борясь с любыми проявлениями межрасового недоверия и даже иногда скатываясь к откровенно абсурдному “расизму наоборот”, как это происходило в рамках “арабизации” алжирской секции Компартии Франции или кампаний за “туземную республику” в Южной Африке или “Республику черного пояса” в США (она же - Советская негритянская республика). Но это происходило лишь иногда, а в основном, конечно, коммунисты держались благородной идеи о всемирном братстве трудящихся, глядя и на иммиграцию через призму этой принципиальной позиции.

Т.е. этот вопрос всегда сводился к порокам капитализма, стремлению толстосумов к прибыли и необходимости сохранения единства трудящихся всех наций и рас во что бы то ни стало. Ну и, понятно, - к установлению социалистического правительства, которое (как подразумевалось) должно разрешить махом все проблемы. При этом, - замечу походу, - что при реальном социализме факт дефицита рабочей силы в промышленности никуда не делся, но система “трудового сотрудничества” внутри соцлагеря (организации трудовой миграции) была куда более строгой, нежели при капитализме, как было уже показано на примере ГДР.

Фактического же решения проблемы трудовой иммиграции при капитализме коммунистами предоставлено не было. Кроме лозунгов о братстве и не очень хорошо работавших призывов к профсоюзной организации гастарбайтеров (которая сама по себе должна была сделать завоз мигрантов невыгодным для капиталистов), коммунисты ничего не могли предложить, уповая, - небезосновательно на самом деле, - на стихийную ассимиляцию приезжих, которые через поколение закономерно превращались в обычных граждан, неотличимых по менталитету от коренных жителей (что мы наблюдали и на прошедшем в Лондоне анти-иммигрантском марше, где можно было видеть англичан явно индо-пакистанского происхождения).

И этот ловкий уход от конкретики вероятно работал до тех пор, пока масштаб перемещения рабочей силы не выходил за рамки возможности её относительно быстрой ассимиляции и индустриального поглощения. Но теперь мы видим, как растущие повсюду на Западе (да и не только на Западе - в Турции, Иране, Таиланде, Тунисе проблема миграции тоже на слуху) закрытые анклавы и диаспоры гастарбайтеров/беженцев тревожат коренных жителей, опасающихся, что из-за высокой фертильности безостановочного потока приезжих и низкой рождаемости местного населения, их более развитая городская культура будет вытеснена переполненной темными пережитками культурой “третьего мира”, к которой необходимо проявлять толерантность под угрозой уголовного преследования.

продолжение

начало

Чем на эти опасения отвечают коммунисты и левые вообще? Теми же самыми неизменными лозунгами из 20 века. Иные даже заявляют, что никакой проблемы и нет, повсеместный подъём ультраправых есть фашистский заговор капиталистов, направленный на поиск “козла отпущения” в лице различных меньшинств, а беспокойство коренных жителей по поводу вытеснения своей культуры и навязывания толерантности, выражающийся в лозунгах о “защите идентичности” - это реакционный поворот, в корне противоречащий пролетарскому интернационализму. Вся эта демагогия не может не вызывать явного отторжения у людей, требующих конкретных решений конкретной острейшей проблемы.

Между тем, любой представитель т.н. левого движения, который начинает анализировать ситуацию вне традиционных идейно-пропагандистских клише, тотчас же получает ярлык “фашиста”, “исламофоба” или “расиста”. Пример горемычного Славоя Жижека, которого леволибералы и примкнувшие к ним марксисты затравили в середине 2010-х за то, что он подверг критике идеи “открытых границ”, самоуничижения западных либералов перед “третьим миром” и лицемерной толерантности, показателен. И очень забавно в этой связи то, что логичные предупреждения диссидентствующего Жижека о росте ультраправых настроений в ответ на бесконтрольный поток мигрантов, данные в 2015-16 гг., сегодня воплощаются в реальность.

Ну а вообще, занимательно, что, - с учетом нынешнего миграционно-демографического кризиса и роста среди населения ксенофобских настроений (выражающихся в стремительном набухании всяких “русских общин”), - все эти лозунги про “опасность замещения”, “заговор антинародных сил против нации” и “понаехавших дикарей” использовались и в отношении как раз ныне вымирающих русских. Которые во второй половине 20 века заполонили прибалтийские страны в рамках ускоренной модернизации тамошнего хозяйства, изменив этнический облик прибалтийских городов.

Такая вот историческая ирония. 

Антимигрантский дискурс играл ведущую роль в росте местных национал-коммунистических (ну и откровенно националистических) тенденций, но конкретно речь сейчас пойдет об Эстонии, наиболее богатой и развитой республике балтийского побережья.

Низкая рождаемость среди эстонцев (наблюдавшаяся еще до присоединения к СССР), оказавшихся неспособными быстро восполнить потери от войны и депортаций, сочеталась с волнами русской миграции, порождая очень явные перекосы в этническом составе республики. Так, в 1935 году русских в Эстонии было лишь 8%, а уже в 1959 их стало более 20. Перепись 1978 года установила, что русские составили почти 28% населения. В этот же период (1935-79 гг) количество эстонцев сократилось с 88% до 65% (в точных цифрах 992 тысячи в 1934 против 947 тысяч в 1979). 

Естественно, что столь быстрые изменения в этническом составе порождали среди самих эстонцев теории о заговоре “московских империалистов”, которые, навязывая республике необходимость высоких темпов экономического развития (не забываем, что при “реальном социализме” темпы роста были важны так же, как и при капитализме), осуществляет “замещение”, а то и вовсе “геноцид” туземцев.

В случае с эстонскими партийными элитами опасность осознавалась в несколько искаженном виде: учитывая сокращение численности местного населения, которое, - при сохраняющихся темпах русской миграции, - могло стать меньшинством, перед партийными бюрократами маячила перспектива понижения республиканского статуса до статуса автономии, как это случилось с Карело-финской ССР. Этот страх усиливался тем, что превращение Карелии в автономную республику произошло неконституционным административным распоряжением центра, без особых консультаций непосредственно с республиканскими верхами.

В любом случае, экономическая политика Москвы, на которую сама Эстония (за исключением периода хрущевских совнархозов 58-65 гг.) не имела никакого влияния, воспринималась как обывателями, так и частью партийного руководства как метод скрытой русификации.

Широкой русской миграции содействовал так же имидж Эстонии: относительно высокие зарплаты и действительно высокий уровень снабжения создавали привлекательный образ “советской заграницы” с наличием в магазинах дефицитных товаров и хорошим бытовым обслуживанием.

Однако наибольшую тревогу вызывало то, что прибывающие в страну иммигранты в целом даже не пытались осваивать местный язык (в 1970 году в Эстонии лишь 13% русских знали эстонский; в Латвии - около 18%), расширяя область применения русского языка, вытесняя местные языки из области высшего образования, культуры и науки, что так же трактовалось как “ползучая русификация”.

Бериевский “новый курс” в Эстонии, в отличие от Латвии, не привел к формированию здесь отдельной ярко выраженной национал-коммунистической фракции. И это забавно, учитывая что именно эстонские национал-коммунисты станут теми, кто нанесет первый удар, с которого начнется фатальное падение СССР. Но это будет в будущем, а в 1953 году медлительные эстонские коммунисты в общем и целом на партийном уровне сохраняли северное спокойствие.

Тем не менее, последующая “оттепель” усилила импульс к возрождению “национального духа”: в партию возвращались ранее изгнанные за “буржуазно-националистические уклоны” ненадежные “июльские коммунисты” (т.е. те, кто вступил в КПЭ после июльской аннексии 1940), были возрождены традиционные для Эстонии певческие фестивали, возобновлено преподавание краеведения, вообще произошла серьёзная “эстонизация” школы и т.д.

продолжение

начало

В Москве ко всему этому отнеслись с тревогой, однако защиту от обвинений в “возрождении пережитков и традиций буржуазной эпохи” обеспечил первый секретарь КПЭ Йоханнес Кэбин. Что было неожиданно, учитывая бэкграунд этого твердого сталинца. Дело в том, что выросший в России эстонец (таких из-за акцента называли “естонцами”) Иван Кэбин еще будучи идеологическим секретарем КПЭ неустанно боролся с осколками эстонского национализма и именно это во многом сыграло роль в его выдвижении в 1950 году в качестве первого секретаря. На этом посту он должен был заменить не справившегося с высокими темпами коллективизации Николая Каротамма, который был в числе прочего обвинен и в потворствовании “буржуазному национализму”. 

Однако новый национальный курс и последующая десталинизация смягчили позиции Кэбина, который теперь не только стал Йоханнесом, не только принялся совершенствовать свой изначально неважный эстонский, но и проникся идеями сохранения и защиты местной идентичности от унификационного давления центра. Короче, все произошло как предсказывал Милован Джилас: испытанный борец с национализмом и член ЦК КПСС стал потихонечку трансформироваться в национал-коммуниста.

В 1963 году республиканское правительство приняло ряд постановлений, ограничивающих иммиграцию русских рабочих. Москва отозвалась на эту инициативу обвинениями в “национальной ограниченности” и “противодействии индустриализации”, однако спустя 2 года, благодаря тому же Кэбину, лимиты на въезд и проживание таки были введены в Нарве и Кохтла-Ярве, центре сланцевого бассейна республики.

А в следующем году, преодолевая сопротивление центра с опорой на “международное сообщество”, республиканские власти объявили весь Старый Город Таллина охраняемым памятником архитектуры, запретив здесь всякое жилищное строительство (которое шло за счет Москвы и на распределение которого власти тоже не могли никак повлиять). Это было первое в своем роде решение в Советском Союзе.

Конец “оттепели” и возвышение консервативного “коллективного руководства” Брежнева привели к новому витку русификации, связанному, во-первых, с XXIV съездом КПСС 1971 года, на котором было заявлено об окончательном оформлении “новой исторической общности” в лице “советского народа”, а во-вторых, с выдвижением в том же году на пост второго секретаря КПЭ Константина Лебедева (московского номенклатурщика, вообще никак не связанного с Эстонией). Что стало проявлением возврата к “сталинской традиции” назначения вторыми секретарями республиканских компартий русских “варягов”, обеспечивающих контроль со стороны центра.

Естественно, между Лебедевым и Кэбином сразу же возникли напряженные отношения, т.к. первый секретарь как мог пытался снизить давление Москвы и притормозить процесс русификации, который к тому моменту уже создал в эстонском обществе очевидное напряжение, породив рост национализма среди городской молодежи.

Все седьмое десятилетие эстонскую компартию сотрясала внутренняя борьба между “пророссийской” фракцией и фракцией “национал-коммунистов” во главе с Кэбином и идеологическим секретарем ЦК КПЭ Вайно Вяльясом. В 1977 благодаря потоку жалоб Лебедева Кэбин и Вяльяс были вызваны в ЦК КПСС (членами которого оба являлись) и сурово допрошены Сусловым на предмет происходящего в республике. Обоим тогда удалось выйти из-под удара, но давление опирающейся на центр “пророссийской” фракции, сопровождающееся прямыми обвинениями в потворстве национализму, продолжалось.

Наконец, весной 1978 года Кэбин, как не справляющийся с ростом эстонского национализма руководитель, был снят со своего поста и заменен абсолютно лояльным Москве русифицированным эстонцем Карлом Вайно. Вяльяс же был переведен на дипломатическую работу и с 1980 по 1986 трудился послом СССР в Венесуэле, а затем и в Никарагуа.

продолжение

начало

В 1988 году, на фоне Перестройки, КПЭ окончательно раскололась на “пророссийскую” (русскоязычную) и “национал-коммунистическую” фракции, причем благодаря старомодному, не пользующемуся уважением среди эстонцев и откровенно пассивному Карлу Вайно влияние “русской” фракции в Эстонии стремительно падало даже среди русских.

Что-то надо было делать и ничего лучше не было придумано, кроме как доверить спасение эстонского коммунизма собственно эстонским национал-коммунистам.

10 июня 1988 года Горбачев срочной телеграммой вызвал Вайно Вяльяса в Москву, где заявил ему, что тот должен встать у руля КПЭ. Это решение было быстренько проведено через X Пленум ЦК КПСС. Но, вопреки надеждам Горбачева, Вяльяс вместо того, чтобы работать над укреплением “единства советских трудящихся”, принялся выдавливать из партийного и государственного аппарата “русских”, заменяя их членами национал-коммунистической фракции. И уже 16 ноября 1988 внеочередная сессия Верховного Совета Эстонской ССР под председательством Вяльяса принимает Декларацию о суверенитете ЭССР, которая стала первой в т.н. “Параде суверенитетов”, положившим конец СССР.

В марте 1990 года на XX съезде КПЭ решением национал-коммунистического большинства партия была переименована в Эстонскую Демократическую Рабочую Партию и вышла из состава КПСС. 

В ответ на это покинувшее съезд русскоязычное меньшинство образовало Компартию Эстонии (платформа КПСС), тесно связанную с “Интердвижением”, массовым “консервативно-советским” движением, созданным по инициативе КГБ в противовес националистическому Народному Фронту. Расчет был на способность КПЭ (КПСС) привлечь симпатии ортодоксальных русскоязычных коммунистов, однако этот расчет не оправдался вообще: ячейки “старой” КПЭ в таких традиционно “русских” городах как Нарва, Силламяэ и Кохтла-Ярве проголосовали за присоединение к ЭДРП. А после подавления путча ГКЧП в августе 1991 года полумертвая КПЭ (КПСС) и вовсе была объявлена вне закона.