Слободан Милошевич. Последнее обращение к русским



«Русские! Я сейчас обращаюсь ко всем русским, жителей Украины и Белоруссии на Балканах тоже считают русскими. Посмотрите на нас и запомните – с вами сделают тоже самое, когда вы разобщитесь и дадите слабину. Запад – цепная бешеная собака вцепится вам в горло. Братья, помните о судьбе Югославии! Не дайте поступить с вами так же!»

11 марта 2006 года Президент Югославии Слободан Милошевич погиб в Гаагской тюрьме. Он умер в возрасте 64-х лет в тюрьме, где содержатся узники Гаагского трибунала – инструмента расправы над непокорными. Формально считается, что он скончался от сердечного приступа. Далее https://srpska.ru/article.php?nid=33644

Урааа! Добрая новость! Пишет супруга воина Александра:

«Саша вышел, звонил только что!

Пока за ленточкой, но в безопасности.
Сказал, что вышел сам, сломан большой палец (наверно на ноге), остальное все зажило (в мясе все), почти ничего не ели. Но жив и слава Богу! 🙏»

В ближайшее время должен эвакуироваться в госпиталь. Низко кланяюсь всем за молитвы и отдельно тем, кто предпринимал действия в попытках организовать помощь непосредственно на месте!

Вспомнилась тут байка (?) об Александре I, которую Н. С. Лесков опубликовал в одном из периодических изданий в 1880 году:

«Отец говорил, что во время его службы в Петербурге, друг его, некто Волконский (не князь) шел однажды с убитым впоследствии во время „Сеннаго бунта" Беллавиным к общему их знакомому на чашку чаю. Путь им пролегал по одной из набережных, но по какой именно,—я теперь не помню; а дело было зимою, в сумерки и при небольшой снежной замети.

— Идем, говорил Волконский, и беседуем между собою, а у протомойни какая-то баба-прачка тащит на взвоз салазки с вымытым, мокрым бельем. Белье, разумеется тяжелое и прачка чуть его тащит, а как довезла до взвоза, по которому надо подниматься на набережную, — тут и началось для нас смешное зрелище, а для нее мука. По взвозу этому водовозы таскали кади с водою, которая плескалась и до того ровно облила весь взвоз, что он. обледенел, осклиз и подняться по нем было чрезвычайно трудно,—особенно с тяжестию. Баба с своими салазками, в обмерзших сапогах, карабкается, карабкается и едва дотянет до половины, как ноги ее в обмерзлой обуви поскользнутся и она вдруг опять съедет вниз. И как салазки с тяжелым бельем потянут ее назад, то она всякий раз упадет и едет вниз на четвереньках. Очень это выходило смешно и мы, не к чести своей,  не могли удержаться  от того,  чтобы  не остановиться и не посмеяться. Другого же, чего-нибудь лучшаго мы не придумали. Но в это самое время, как баба то взъезжала до половины взвоза, то съезжала назад под гору, а мы на нее смотрели,—сопутник мой дернул меня за рукав и сказал:

—  Государь!

Я оглянулся и увидал вдалеке позади нас едва обозначавшуюся в серых сумерках фигуру, в которой зоркий глаз мог узнать Александра.

Встреч с императором Александром Павловичем нигде не опасались и не избегали, но если он шел по улице один, да еще в такую серую пору, то считали неделикатным попадаться ему на глаза. Этим выражали уважение известному его желанию отдыхать от тягогивших его почестей и пользоваться свободою обыкновеннаго человека, — чем он очень дорожил.

Зная это и мы поспешили очистить ему дорогу, но уходить вперед ускоряя шаг было неловко, чтобы не имело вида, как будто бежим; мы взяли в первый переулок и стали за уголок, чтобы переждать пока государь пройдет и потом идти своею дорогою. Но только что мы успели всем этим распорядиться, как Александр Павлович подошел к тому месту на котором мы стояли и остановился. Он увидал прачку и сейчас же начал озираться то в ту, то в другую сторону. Нигде никого не было, а мы, заметив движения государя, постарались прижаться за угол еще поплотнее.

Можно было думать, что император заботливо осматривался затем, чтобы кого-нибудь позвать, но на деле вышло не то. Александр именно того и желал, чтобы его никто не видел, и чуть только он убедился, что ни чей глаз за ним не наблюдает, он одним движением сбросил на гранит набережной шинель и сбежав в одном мундирчике к продолжавшей свое восхождение прачке, взял из ея рук веревку, перекинул ее через плечо и согнувшись, шибко взвез салазки с бельем на тротуар.

—  Дай Бог здоровья  твоему благородию!   кричала  ему снизу поднимавшаяся баба.

—  Хорошо, матушка, хорошо, — буду здоров!  отвечал  он и накинув шинель, скоро пошел своею дорогою,—вероятно спеша согреться.

Мы вышли из своей засады и говорили бабе:

—  Знаешь кто это тебе салазки вывез?

—  Какой-то офицер добрый.

—  Это, говорим, сам государь.
Баба оторопела и сначала было сделала шаг в ту сторону, куда ушел государь, но сейчас же остановилась и, кусая ногти, молвила:

—  Экая я дурища,—какой случай пропустила попросить!

—  А о чем бы ты хотела его просить?

—  Да чтобы он приказал дать мне хоть одну рубашечку ему выстирать».