Отставка Юрия Лужкова и назначение Сергея Собянина — поворотный момент в российской политике, потому что эра бывшего главы города ознаменовала завершение эпохи губернаторов-тяжеловесов, отмечает в беседе с «Москвич Mag» директор Центра развития региональной политики Илья Гращенков: «К 2000 году Лужков подошел с собственной партией “Отечество — Вся Россия”, в которой собрал ресурсных глав субъектов, таких как Муртаза Рахимов из Башкортостана, Минтимер Шаймиев из Татарстана, Эдуард Россель из Свердловской области и многих других. Губернаторы-тяжеловесы пытались противопоставить федеральной России Россию региональную, и лужковская партия какое-то время превалировала над “Единством”. Только ко второму сроку Путина [единороссам] удалось достигнуть некоего паритета с Лужковым как лидером своей группы. К 2010 году Лужков уже не заботился о собственной электоральной поддержке. Прежний мэр Москвы был звездой публичной политики, представал перед общественностью с метлой или кружкой пива. А Лужков конца 2000-х — это закрытый человек, который не ориентировался на горожан и прежде всего конкурировал с Борисом Громовым как губернатором Подмосковья, которое Москва тогда хотела подчинить себе. С тех пор нам атавизмом досталась двойная смена губернаторов — когда сменили Лужкова, сменили и Громова, а на их место пришли Собянин и сначала Сергей Шойгу, а затем Андрей Воробьев. Новые главы Москвы и Подмосковья сначала зарекались от конфликтов, но через какое-то время два субъекта перешли к очередной фазе конкуренции за дороги, ресурсы и так далее. В каком-то смысле Юрий Лужков променял претензию на формат организации государства по принципу сильных регионов на конкурирование исключительно в собственной нише, но изложив основы “новой Московии” — государства в государстве, которое досталось Собянину».

Вспоминая противоречия Медведева и Лужкова в конце 2000-х, Илья Гращенков отметил, что бывший президент к мэру Москвы «относился плохо, потому что сам не чувствовал себя тяжеловесом при тяжеловесе-премьере Путине».

«Замена старых губернаторов Лужкова и Громова на молодых технократов, — продолжает Гращенков, — начала вызревать еще в начале медведевского президентского срока. Но окончательно оформиться она смогла только после возвращения прямых выборов губернаторов в конце 2012 года, когда после протестов на Болотной площади было решено либерализовать электоральное поле и дать людям возможность больше выбирать. Но власть сама воспользовалась этой возможностью. [При позднем Лужкове] многим не нравилось, как убирают и благоустраивают Москву, как проявляется волюнтаризм по насаждению памятников и так далее. В каком-то смысле приход Собянина воспринимался как либерализация Москвы. И полагаю, что Кремль поставил ему задачу — превратить Москву из крупного, но простого города в лучший город Земли, где не столько хорошо жить местным жителям, сколько должна быть жизнь совершенно иного типа. В этом крылся дальнейший конфликт между коренными москвичами и теми, кто покупал квартиры уже в собянинской Москве. Коренные москвичи привыкли к Москве-городу, а новые москвичи — к Москве как месту обособленной столичной жизни. Но, с другой стороны, Москва при Собянине стала витриной и неким пилотным образцом России будущего».